угольные горловины, с ушедшими под воду грузовыми марками медленно выдвигались на внешний рейд, на палубах выстроились команды – вспомогательные крейсера уходили в рейд. На их место у пирсов уже встали «Лена» и приведённый ею «австриец»-межконтинентал с грузом экзотических продуктов из Южной Америки. Началась разгрузка продовольствия.

У стенки уж который день, крепко принайтовленный стальными тросами от носа до кормы, «Ретвизан» планово перекрашивался в новый боевой камуфляж. Другой его борт оброс «бородой» кессона – заделывали полученную ещё до выхода в «витгефтовский» прорыв подводную пробоину. Рядом примостились «Севастополь» и просевшая на корму «Полтава», с ними предполагались такие же долгие и трудоёмкие работы.

Над судами склонялись стрелы кранов, кильблоков. Необычайно длинные стропила, удерживаемые натянутыми канатами растяжек, нависали не только с берега, но с прибившихся барж. Можно было наблюдать, как одна из таких напряжённых конструкций выдернула из «Победы» исковерканное шестидюймовое орудие. Подбито кренясь, сумеречной красотой боевого ветерана замер в ожидании своей очереди «Цесаревич». К шипению стравливаемого пара, гудкам, стукам, громыханию по железу добавлялись колоритные специфические окрики типа «вира помалу, майна»!

Причалы по мере наполнялись и опустошались какими-то приспособами, домкратами, блоками полиспастов, канатами, брёвнами, железом[52].

Серые, чёрные робы матросов и портовых мастеровых – там… тут, снуя по палубам, надстройкам, переходя по перекинутым с дебаркадеров мосткам, создавали рабочее настроение, как и успевали перекурить, кучкуясь, небрежно привалясь к инвентарю или присев куда попало по месту.

При всей суете, при взгляде более придирчиво на порт-артурскую гавань, Рожественского не оставляло ощущение какой-то неторопливой размеренной возни – будто главное и самое страшное уж позади, теперь можно без спешки с основательностью наводить марафет.

Следовало бы прикрикнуть на командиров, старших судовых и портовых инженеров, стукнуть кулаком по столу. Но кричи не кричи, перегруженность и ограниченность портовых ремонтных мощностей накладывали свой темп и ритм проводимых работ.

«Местные тут уже собаку съели, – скорей искал оправданий этой монотонности адмирал, – имеют лучшее представление, как, что и в каком порядке делать».

Прекрасно видел, понимал, да и «портовые указатели»[53] докладывали, что при имеющихся запасах Артура и без того нескорый ввод в строй эскадры будет лишь частичным.

«Если с материка не доставят новые орудия, дальномеры и всю остальную, так необходимую мелочь. Которая далеко не мелочь».

Похожая суета наблюдалась в порту Дальнего, где восстанавливали былое благоустройство и порядок. Японцы, уходя, разрушили, что сами успели возвести, в дополнение к тому, что ранее перед этим уходя разрушили русские.

Дальний – коммерческий порт, поставленный под военную необходимость, однако здесь в большей мере использовали труд местного узкоглазого населения – вот где наблюдалась поистине муравьиная копошня. Со снятием осады на освобождённые территории потекли китайские рабочие и торговцы, которых и без того здесь всегда было превеликое множество.

Именно сюда, в Дальний свозилось, сводилось (что было на плаву) всё трофейное, обнаруженное в Талиенванском заливе и ближайших бухтах. И после захвата Эллиотов.

Трофеев этих – захваченных целёхонькими и расстрелянных в бою, и подорванных самими японцами, притопленных раскупоренными кингстонами, с которых ещё можно было что-то снять, прибрать в пользу и поживиться, – хозяйственная русско-матросская душа оставить не могла. И ведь тащили не для какого-нибудь «трохи для сэбэ», а для дела – «на запчасть»!

Оказалось этого добра немало, особенно после напористой атаки на Эллиоты. Напористой она получилась стараниями и боевым энтузиазмом молодых офицеров рожественского штаба, сумевших в отличие от пошагового и долгого трально-артиллерийского проникновения в Талиенванский залив совершить разгром мобильной базы японцев практически всего за день. Ставка была сделана на усиленный десант и приданные им дополнительные батареи, что высадили на один из доминирующих островов.

Все японские ухищрения против прорыва вражеских кораблей (эшелонированные минные банки, запутанные фарватеры) были преодолены простым и грубым решением – сухопутными пушками, что в итоге уже к полудню простреливали основную акваторию транзитной базы. За исключением некоторых мёртвых зон.

Японцам ничего другого не оставалось, как порскнуть «на выход». Где их ждали.

Основательно и дальновидно подойдя к делу, Коломейцев насытил прилегающие воды – выходы и пути отхода японцев – боевыми судами, «уговорив» в дело даже готовящиеся в рейд «Рион» и «Маньчжурию». Остатки канонерок и вспомогательных крейсеров 3-го флота Катаоки там все и полегли – на корм рыбам. Без шансов. Миноносцы большей частью сумели прорваться, кинувшись врассыпную, ускользая из прицелов, но и им на драпе доставалось. Их – подранков – в предпринятых мерах зачистки активно выискивали, «вычёсывали» из ближайших бухточек, назвав последующие дни не иначе как «ловлей блох».

Коломейцев, не скрывая воодушевления, ждущий заслуженной похвалы – атака на Эллиоты была в его прямой ответственности, – докладывал командующему:

– Ещё перед операцией в рассветных сумерках «Аскольд» с «Богатырём», выдвинувшись от Роунда, сумели перехватить два новых двадцатисемиузловых «шихау-миноносца», перегородив им курс «наутёк», вынудив метким огнём уйти к берегу и выброситься на скалы. Опосля эта же ходкая парочка по «горячим» дымам догнала уходящий к Чемульпо японский караван. Расстреляв «Хасидате» и строптивый вооружённый транспорт, крейсера привели три порожних угольщика, капитаны которых не решились топить ни себя, ни экипажи – под дулами орудий опустили флаги как миленькие. Но самым ценным «подарком», ваше высокопревосходительство, является японская плавучая мастерская, севшая открытыми кингстонами на мелководье! Поднять её и привести в рабочее состояние – дело пяти дней.

Рожественский лишь скептически кривился, ворча:

– Тоже мне – победы… мелкота. Ерунда всё это!

Сидел сычом в адмиральском салоне:

– Там на «Лене» будет шпак из «ямаловских», доставьте его ко мне со всеми причиндалами… м-м-м… заморскими вещичками, буде таковые при нём окажутся. Вы понимаете, о чём я говорю. И Трусова с рапортом поторопите. Экипаж крейсера ни ногой на берег. У мостков и на причалах поставить караул.

* * *

– А вам не приходило в голову, что фактом оставления своего судна без спроса на то у капитана, тайно пробравшись на эскадру, вы у Зиновия Петровича вызовете одно лишь гневное раздражение? – Коломейцев, сопровождавший чужака, только удивлялся его несерьёзности и наивной непосредственности. – А ваше желание принять участие в морских операциях на правах исторического консультанта смехотворно. И вообще адмирал наш зело вспыльчив и легко закипает аки чайник.

– Хм!

– Ну, если «хм!», извольте, – сам слегка вскипел кавторанг, – в лучшем случае сидеть вам под арестом до прорыва сухопутной блокады. А там под конвоем будете отправлены в Петербург. Ежели не придёт иного приказа. И радуйтесь, если этого «иного» не будет, так как вы являетесь беспокойным фактом для иностранных разведок. В общем, мой вам совет… к адмиралу обращайтесь исключительно «ваше высокопревосходительство», не перебивать, не умничать, «вольно»