А Николай Гумилев, несмотря на все испытания, выпавшие на него: несчастная любовь, революция, разрушение порядка в родной стране – был человеком, стремившимся к простому и вечному. Сложность была не для него. Более того – сложность вызывала в нем отторжение. Он стремился к библейской незамутненной простоте. Он был солдатом, конквистадором и одновременно Поэтом. Но Поэзия была для него тоже полем битвы. Битвы за Слово Божье и библейские истины. Он был верен тому, что составляло смысл его жизни, – единственной любимой женщине, единственной профессии и понятиям чести, о которых остальные уже забыли.

Порой Николай забывал о современности, о том, что его окружало, а видел вокруг замки, рвы, рыцарей в кольчугах, глаза, горящие огнем веры – истинной и незамутненной. Вот и сейчас он смотрел на своих собеседников, а видел рыцарей Круглого стола, обсуждающих поиски Чаши Грааля.

Герберт Уэллс заговорил глухим размеренным голосом:

– На нас, людях мыслящих, лежит святая обязанность – определить, какой строй в дальнейшем будет удобен для жителей Европы. Государственные институты должны служить человеку, не быть ему враждебны. Революция в России и крах империй подвели нас к мысли, что старые формы государственности устарели. Возможно, поэтому они так легко и рухнули, изъеденные временем. Нужны новые формы, образы… – Он замолчал и запыхтел своей трубкой.

Николай вновь словно перенесся в далекое прошлое. Наверное, хорошая компания, хорошее вино и неспешная беседа его очень расслабили, хотелось мечтать. Теперь он видел себя за столом во время Тайной Вечери…

– Ты только посмотри, какая интересная вырисовывается компания! – радостно проговорил Вася. – Мне кажется, не просто так Гумилев попадает в Лондон в непростой период истории. Поистине это было время, когда вершилась история, и было неясно, по какому пути пойдет развитие России. У власти – Временное правительство. Английские государственные умы прогнозируют будущее, а для этого им нужна точная и своевременная информация из первых рук. В этот период Великобритания направляет для сбора разведданных целый букет своих лучших агентов. Выдающиеся умы своего времени, такие как знаменитые шпионы Роберт Локкарт и Сидни Рейли. А еще в качестве агента в Советскую Россию отправляется начинающий писатель Сомерсет Моэм. И возможно, Николай Гумилев – это зеркальный ответ, и он едет в Лондон прощупать англичан: как далеко они готовы зайти в помощи Временному правительству. И каким они вообще видят Россию в будущем. Как бы то ни было, Гумилев был человеком выдающегося ума, кому попало эту миссию не доверили бы. По сути, речь шла о дальнейшем переустройстве мира, не больше и не меньше.

– Может быть, Гумилев должен был выяснить насчет помощи царской семье? – предположила Анна. – К примеру, собираются ли союзники что-то предпринимать для их освобождения?

– Да, возможно, это тоже, – кивнул Вася. – Но какая все-таки блестящая компания подобралась! – воскликнул он. – Английские интеллектуалы, представляющие разные течения мысли! Хаксли, Йейтс, Уэллс, Честертон… Честертон был выдающимся мыслителем, занимался христианской апологетикой, он комментировал актуальные темы и проблемы с точки зрения христианства. Герберт Уэллс был одним из тех, кто вынашивал идею создания Мирового правительства, он даже предлагал объединиться СССР и США, и чтобы к ним присоединилась Великобритания. А Олдос Хаксли, создатель культового романа «О дивный новый мир», оказал значительное влияние на интеллектуалов. И наконец, Уильям Батлер Йейтс, англо-ирландский поэт и драматург, лауреат Нобелевской премии в области литературы. – Вася сделал паузу и продолжил с еще бо2льшим воодушевлением: – Йейтс внес вклад не только в области культуры – в литературу и театр. Он был мистиком, является продолжателем дела великого мага Папюса. Так что, мне кажется, им было о чем побеседовать с Гумилевым.

Из Лондона Николай поехал в Париж, там его тоже ждали дела. Он инспектировал русские экспедиционные части, расположенные во Франции. Раскол между старым и новым прошел уже и в Париже. Враждовали сторонники Временного правительства и те, кто был за Советы.

Даже само это слово «советы» вызывало у Николая оторопь и брезгливость. Он был убежденным сторонником традиций, монархизма, порядка. И вдруг – Советы. Он предвидел, как вся чернь восстанет на старый мир и разнесет его вдребезги. Он предвидел и страшился этого. И вместе с тем после бесед с английскими интеллектуалами у него возникла одна мысль, слишком острая и неожиданная, чтобы поверить в нее сразу. Нужно было все как следует обдумать.

Бациллы брожения проникали везде. Николаю казалось, что весь мир сошел с ума. Но как поэт он думал, что в этих катастрофах есть своя правда. Старое умирает, чтобы дать место новому. По-другому не получится. Но как русский человек печалился о судьбе своей страны, тосковал по старому миру, понимая, что прошлого, в котором было столько прелести, не вернуть.

И даже Париж, его любимая Франция стала другой.

В одну из бессонных ночей он захотел пройтись по Парижу, как во времена беспечной юности. Тогда он был непростительно молод, и ему казалось кощунственным спать, терять время на сон, когда так много можно сделать, бодрствуя. Николай всегда относился к жизни как к приключению и никогда не испытывал пресыщения. Даже в минуты тоски или меланхолии он видел и угадывал биенье жизни, щедрой и открытой. Все можно переплавить в строки.

В ту ночь знакомые очертания Парижа таяли в полутьме. Луна была бледная и неуловимая: она то скрывалась в тучах, то выплывала вновь. И вдруг ему послышался шелест пальм, и в памяти всплыло странное имя – Эзбекие. И словно не было ни Парижа, ни очертаний Нотр-Дама, а он перенесся на десять лет назад – в Каир, в сад Эзбекие.

После гадания, после страшного пророчества, что недолго ему суждены земные скитания, Николай долго не мог отвлечься. Он ходил по городу, растерянный, оглушенный, словно пытался что-то найти, но вот что – не знал. И когда ночь упала на город – как все восточные ночи – внезапно, без томительных северных сумерек, опустилась, как хищная птица, закрыв небо своими черными крылами, он дошел до сада Эзбекие и ступил в его пределы.

Он до сих пор помнил облик гадалки – черные кудрявые волосы, спускающиеся по спине, повязку на голове. Черные глаза, смуглая кожа в морщинах. Сколько ей было лет? Шестьдесят? Семьдесят? Сто? Когда он смотрел ей в глаза, возникало странное узнавание. Словно они когда-то уже виделись в другой жизни. Кем они были тогда? Родственниками? Любовниками? Просто знакомыми? У него довольно часто возникало это ощущение, что он уже встречался с тем или иным человеком и что они могут понимать друг друга без слов. Все самое нужное и важное уже было сказано задолго до этой встречи.

На какую-то долю секунды ему – поэту и мечтателю – удалось сквозь разрушающуюся оболочку увидеть облик юной тоненькой черноволосой и черноглазой девушки, красивой, как египетская ночь. И вспышка в ее глазах – взаимное узнавание было настоящим чудом. И вот в Париже, через десять лет он почему-то вспомнил о той гадалке. Ее звали так же, как каирский сад, – Эзбекие. И в эту бессонную ночь, когда он, как в юности, мерил шагами парижские мостовые, у него сложилось стихотворение. Эзбекие.