Если отделить основополагающие факты от модных насмешек, то получится, что согласие Хрущева на капитуляцию действительно «устранило нависшую над миром угрозу ядерного разрушения».

Однако на этом кризис не закончился. Восьмого ноября Пентагон объявил, что Советский Союз демонтировал все известные пусковые площадки[267]. В тот же день, пишет Стерн, «диверсионная группа совершила нападение на кубинскую фабрику», хотя проводимую Кеннеди террористическую кампанию (операция «Мангуст») на пике кризиса официально свернули[268]. Террористический акт 8 ноября свидетельствует в пользу мнения Банди о том, что угрозу миру несла Куба, а не Турция, где русские отказались от убийственного штурма, хотя это конечно же было совсем не то, что Банди имел в виду или же мог понять.

Дополнительные подробности сообщает уважаемый ученый Рэймонд Гартхофф, тоже обладающий богатым опытом общения с правительством, в своем подробном отчете о Кубинском ракетном кризисе, опубликованном в 1987 году. Он пишет, что 8 ноября «тайная кубинская диверсионная группа, присланная из Соединенных Штатов, нанесла успешный удар по промышленному объекту страны», в результате которого погибли четыреста рабочих, о чем сообщалось в официальном письме кубинского правительства Генеральному секретарю ООН.

«Советский Союз, – комментирует Гартхофф, – мог усмотреть в этом нападении единственно акт, направленный на то, чтобы дать задний ход в ключевом для них вопросе: гарантий, что Америка не нападет на Кубу», особенно с учетом того, что вдохновителями теракта стали Соединенные Штаты. Эти и другие «действия третьих сторон, – заключает он, – говорят, опять же, о том, что риск может быть колоссальным для всех и катастрофа отнюдь не исключена». Гартхофф также делает обзор кровавых, разрушительных операций в рамках террористической кампании Кеннеди, которые были бы более чем достаточным предлогом для начала войны, если б Соединенные Штаты, их союзники или ручные режимы выступали в роли не злодеев, но жертв[269].

Из того же источника нам становится известно, что 23 августа 1962 года президент издал «Меморандум о действиях в сфере национальной безопасности № 181» – «директиву подготовить национальное восстание, за которым последовало бы военное вторжение США», подразумевающее «значительные военные планы Соединенных Штатов, маневры, передвижения военной силы и техники»[270]. В том же августе значительно повысилась террористическая активность, в том числе произошел обстрел с быстроходных катеров кубинского прибрежного отеля, в «котором, как известно, любили собираться советские военно-технические специалисты, в результате чего погибли два десятка кубинцев и русских»; нападения на британское и кубинское торговое суда; порча поставляемого на экспорт сахара, равно как и другие диверсии и преступления, осуществляемые, как правило, кубинскими эмигрантскими организациями, обосновавшимися во Флориде и обладавшими полной свободой действий. Вскоре наступил тот «самый опасный момент в человеческой истории» – мягко говоря, совсем не на пустом месте.

Когда кризис пошел на убыль, Кеннеди официально возобновил свою террористическую деятельность. За десять дней до убийства он одобрил подготовленный ЦРУ план «операций по уничтожению крупного нефтеперерабатывающего завода, крупной электростанции, сахарных заводов, железнодорожных мостов, портовых сооружений, а также уничтожение подводными средствами доков и судов», ответственность за проведение которых возлагалась на поддерживаемые США силы. По некоторым данным, в день убийства Кеннеди началась реализация заговора с целью устранения Кастро. Эта террористическая кампания прекратилась в 1965 году, однако, как утверждает Гартхофф, «одним из первых шагов Никсона после прихода к власти в 1969 году был приказ ЦРУ увеличить количество тайных операций против Кубы»[271].

Наконец, мы можем услышать голоса жертв в работе канадского историка Кейта Болендера «Голоса с другой стороны», в которой впервые приводятся устные свидетельства о террористической кампании, – это одна из немногих книг, на которые вряд ли кто обратит особое внимание на Западе, если, конечно, обратит вообще, по той простой причине, что ее содержание слишком уж обличительно[272].

В Political Science Quarterly, профессиональном журнале Американской ассоциации политологии, Монтегю Керн отмечает, что Кубинский ракетный кризис представляет собой один из «полномасштабных кризисов… когда обычно считается, что идеологический враг (Советский Союз) идет в наступление, что способствует сплочению, обеспечивает президенту более значительную поддержку и расширяет спектр его политических возможностей»[273].

Керн прав в том, что так считается «обычно» – исключение составляют те, кто освободился от идеологических оков настолько, чтобы обратить внимание на факты. По сути, к ним относится и сам Керн. Еще один – Шелдон Стерн, который признает то, что было давно известно таким «ненормальным». В частности, он пишет, что первоначальное объяснение Хрущевым причины размещения на Кубе ракет в основе своей было верным: лидер СССР никогда не намеревался использовать их в качестве угрозы безопасности Соединенных Штатов, считая развертывание оборонительной мерой, направленной на защиту Кубы, своего союзника, от американских атак; к тому же он отчаянно пытался придать Советскому Союзу видимость баланса ядерного могущества»[274]. Доббс тоже признает, что «Кастро и его советские покровители имели вполне реальные основания опасаться американских попыток сменить режим, в том числе и путем – в виде крайнего средства – вторжения США на Кубу… Хрущев был искренен в своем желании защитить Кубинскую революцию от могущественного северного соседа»[275].