Атаки США американские комментаторы зачастую называют глупыми шалостями, интригами вышедших из-под контроля сотрудников ЦРУ. Это очень далеко от истины. Самые лучшие и яркие политики отреагировали на провал операции в Заливе свиней чуть ли не истерией, включая президента, который, выступая перед нацией, торжественно заявил: «Самодовольные, потакающие своим прихотям, слабые народы вскоре будут погребены под руинами истории, и выжить, вероятно, удастся только сильным». Причем он явно полагал, что выжить они смогут единственно благодаря массовому террору, хотя это дополнение держалось в секрете, да и сегодня о нем ничего не знают лоялисты, считающие, что идеологический враг «идет в наступление» (считающие, опять же, «обычно», как отмечает Керн). После поражения в Заливе свиней, пишет историк Пьеро Глейхесес, Джон Кеннеди, чтобы наказать Кубу за успешное отражение американского вторжения, ввел жесточайшее эмбарго и попросил своего брата, генерального прокурора Роберта Кеннеди, возглавить Межведомственную группу по разработке операции «Мангуст» – развернутой программы экономической войны и диверсий, начатой в 1961 году, чтобы устроить Фиделю Кастро «террор на земле», или, выражаясь более прозаическим языком, «свалить его»[276].

Выражение «террор на земле» использовал в своей почти что официальной биографии Роберта Кеннеди Артур Шлезингер, возложив на него ответственность за террористическую войну; по его словам, тот проинформировал ЦРУ, что проблема Кубы для правительства Соединенных Штатов является высшим приоритетом – все остальное вторично – и что для свержения режима Кастро нельзя жалеть ни времени, ни усилий, ни людей[277]. Операцией «Мангуст» руководил Эдвард Лендсдейл, обладавший огромным опытом борьбы с повстанческими движениями – стандартный термин, которым мы называем одобряемый нами терроризм. Он составил график, согласно которому «открытое восстание и свержение коммунистического режима» намечалось на октябрь 1962 года. В «окончательной формулировке» этой программы говорилось, что «для достижения конечного успеха потребуется решительное военное вторжение США», когда для него создадут предпосылки терроризм и крушение государственного строя. Как следствие, США планировали свое военное вторжение на октябрь 1962 года, когда и разразился ракетный кризис. События, о которых мы только что говорили, помогают понять, почему у Кубы и России были веские основания воспринимать такие угрозы всерьез.

Много лет спустя Роберт Макнамара признал, что Куба не зря опасалась нападения. «На месте Кубы или СССР я бы думал точно так же», – заявил он на крупной конференции, посвященной сорокалетию ракетного кризиса[278].

Что же касается «отчаянных попыток придать Советскому Союзу видимость баланса ядерного могущества», то давайте вспомним, что своей победой на выборах 1960 года, одержанной с очень незначительным перевесом, Кеннеди в немалой степени был обязан сфабрикованной истории о «ракетном отставании», призванной напугать страну и осудить администрацию Эйзенхауэра за мягкотелость в сфере национальной безопасности[279]. «Ракетное отставание» действительно имело место, только вот отставал в этом отношении Советский Союз.

Как утверждает в своей авторитетной работе о ракетной программе Джона Кеннеди стратегический аналитик Десмонд Болл, первое «публичное, недвусмысленное заявление администрации» об истинных обстоятельствах грядущего ракетного кризиса сделал в октябре 1961 года заместитель министра обороны Розуэлл Гилпатрик. Он проинформировал Совет по бизнесу, что «после неожиданного нападения у США останется больше средств доставки ядерных боезарядов, чем Советский Союз сможет развернуть при первом ударе»[280]. Русские конечно же знали о своей относительной уязвимости и слабости. Знали они и о том, как отреагирует Кеннеди, когда Хрущев предложил резко сократить наступательные вооружения и в одностороннем порядке к этому приступил: президент ничего не смог ответить и вместо этого развернул масштабную программу вооружений.

Два самых важных вопроса в отношении этого ракетного кризиса звучат так. Первый: как он начался? Второй: как закончился?

Начался кризис с террористических атак Кеннеди на Кубу и угрозой вторжения в октябре 1962 года. А закончился отказом принимать предложения русских, которые показались бы честными для любого «здравомыслящего» человека, но были немыслимы для администрации только потому, что подрывали фундаментальный принцип, провозглашающий право Соединенных Штатов в одностороннем порядке размещать ракеты с ядерными боеголовками где вздумается, нацеливать их на Китай, Россию или на любую другую страну, в том числе и вблизи ее границ, равно как и сопутствующий принцип, лишающий Кубу права иметь ракеты для защиты от неминуемого, как тогда казалось, вторжения США. Чтобы решительно утвердить эти принципы, вполне можно было пойти на огромный риск невообразимой, разрушительнои воины, отвергнув простые и честные, по всеобщему признанию, механизмы устранения угрозы.

Гартхофф отмечает, что «в Соединенных Штатах всегда царило всеобщее одобрение того, как президент Кеннеди справился с этим кризисом»[281]. «Безудержно оптимистичный тон, – утверждает Доббс, – задал придворный историк Артур Шлезингер-младший, написавший, что “Кеннеди ослепил мир своим сочетанием сдержанности и твердости, воли, выдержки и мудрости – так блестяще контролируя эти качества, так бесподобно выверяя”»[282]. Стерн, выступая с более трезвых позиций, частично с этим соглашается, обращая внимание на тот факт, что Кеннеди неоднократно отвергал агрессивные рекомендации своих помощников и советников, призывавших к использованию военной силы и отказу от мирных вариантов разрешения конфликта. События октября 1962 года повсеместно превозносятся как пик славы президента Кеннеди. Присоединяясь ко многим другим, Грэхем Эллисон представляет эти события в качестве «наглядного пособия по разрешению конфликтов, урегулированию отношений между великими державами и принятию мудрых решений во внешней политике в целом»[283].