А потом, в одну ночь, все изменилось.

Васька хорошо помнит эту ночь. Она спала, когда в ее сонпроник этот запах. Он был сладостным, чарующим, он обладал голосом, и голосзвал Ваську: иди сюда, Васька! ты не пожалеешь, Васька! вставай же, котенок…вставай, солнышко.

Мамочкин голос.

Так Васька и подумала тогда: мама. Меня зовет мама.

Она вскочила с кровати и бросилась в коридор. Запах неотставал от нее, забивался в ноздри, ластился к ногам, рисовал в воздухесилуэты рыб и раковин, и еще много чего, что так нравилось Ваське. Он шел изкухни, совершенно определенно – из кухни.

Там не может быть мамы, – сама себе сказала Васька ираспахнула дверь. Или дверь была открытой?

Теперь – не суть важно.

Важно, что на кухне не было никого, кроме Мики. Она стояла уплиты, которой никто никогда не пользовался. А если и пользовались, то толькодля того, чтобы порезать на ровной поверхности хлеб, сыр или колбасу. Надплитой (ее с полным на то основанием можно было считать старинной)располагались две, вполне современные, лампы дневного света. Их бледныевытянутые тела обычно окрашивали все вокруг в такие же бледные, рахитичныеоттенки. Не так было той ночью: лампы не горели вполсилы, они сверкали. И этобыл не бледный, а ослепительно желтый свет. Иногда в нем появлялись красные,иногда – оранжевые тона. Больше всего он напоминал живое существо, обладающеесилой, чувствами, разумом. И все это…

Все это принадлежало скучной Мике.

Лишь слепой мог не заметить, как чертов свет выписываетвокруг Мики кренделя, как он обволакивает Микину фигуру и едва ли не мурлычетей песенки. Добро бы только этот, невесть откуда взявшийся свет, был без ума отМики, так нет же!.. запах, поднявший Ваську с постели, тоже переметнулся наМикину сторону. Он стал еще более соблазнительным, еще более плотным, еще болеегустым. Васька сразу же вспомнила двух своих дворовых приятелей – Леху и Бычка,несколько дней назад они подрались из-за Васьки, из-за поцелуя, который она имякобы обещала. По большому счету Ваське было наплевать на обоих деятелей, ноодно она уяснила точно: когда двое делят третьего – без мордобоя не обойтись.Здесь же – в такой понятной днем и такой странной ночью кухне – все было совсемпо-другому. Свет и запах явно хотели обладать Микой, но при этом вели себядостаточно мирно, дополняли и поддерживали друг друга, – да так, чтокупавшуюся в них старшую Васькину сестру было просто не узнать.

До сих пор Васька не задумывалась, красива ли Мика или,наоборот, уродлива: для нее Мика была самым обыкновенным нытиком, мелким квартирнымзлом, домашним недоразумением, с которым приходится мириться. А теперьоказалось, что отвести от нее взгляд невозможно. Микины волосы, обычно прямые итусклые, клубились вокруг лица грозовым облаком; ноздри раздувались, на щекахгорел нежный румянец, губы влажно блестели, а глаза были такими большими ипрозрачными, как будто в них отражались десять тысяч морей и десять тысячнебес.

Сраженная фантастическим зрелищем наповал, Васька ухватиласьза косяк.

Это не Мика.

Красавица, больше похожая на фею, не может бытьМикой, – а она, Васька, до сих пор спит. И видит сон про Мику, котораясовсем не Мика. И во сне страстно желает быть похожей на «совсем не Мику»,чтобы Леха и Бычок не просто набили друг другу морды, а поубивали бы другдруга.

Да…

Поубивали.

Додумав эту мысль почти до конца, Васька тотчас жеиспугалась своей кровожадности. И с чего бы ей вообще вдруг было возникнуть –кровожадности? Без «совсем не Мики» дело тут не обошлось. Без нее и без ееножа.

Нож. Нож-нож-нож.

«Совсем не Мика» держала в руках нож. До этой минуты Васькапитала к ножам известную слабость, особенно к перочинным крохам о двенадцатилезвиях. Блестящие, с пронзительными узкими телами, они завораживали Ваську.Совершенно другой экземпляр находился сейчас в руках «совсем не Мики». Ее ножбыл огромен и больше похож на тесак, снести таким голову (хотя бы и Васькину) –пара пустяков. К тому же по лезвию ножа лениво перемещалась темно-краснаяполоска – вверх-вниз, вверх-вниз.

С подобной темно-красной субстанцией Васька сталкивалась нераз: когда разбивала колени или разбивала нос. Разве что собственная Васькинакровь была чуть посветлее, разве что собственная Васькина кровь не была такойтягучей. И она уж точно не смогла бы перемещаться вверх-вниз по чему бы то нибыло.

О, если бы все дело ограничилось кровью на лезвии!

Рукоять ножа (та ее часть, которая просматривалась сквозьпальцы «совсем не Мики») тоже являла собой выдающееся зрелище. Она была живой, опасноживой, к такой живности Васька – при всем своем безрассудстве – и на метр бы неподошла. Что же напомнила ей рукоять? – август, вторая половика бесконечнодлинного дня, утопающего в бесконечно длинной жаре, от нее не спасают и тени отдеревьев на Крестовском. От воды тоже никакого проку, – она не холоднеевоздуха. Васька и Леха с Бычком путешествуют по острову в поискахпрохладительных приключений. Весь их улов за день:

– стр-рашная история о кровососущем тополе,рассказанная Лехой;

– связка заржавленных ключей, найденная Бычком; пора быи Ваське отличиться.

Случай предоставляется довольно скоро: она видит в пожухлойжелтоватой траве что-то инородно-черное.

Мышь-полевка, крот-недомерок или еще какое-то мелкоеживотное. Животное и не думает убегать, лежит себе неподвижно – и при этомкаждый сантиметр его тела находится в непрерывном движении. Крота (мышь) можноприхватить с собой, кормить кукурузными хлопьями и обучать бегу в колесе – такдумает Васька, приближая к животному лицо.

И тут же отшатывается в ужасе.

Тело крота (мыши) кишит червями, они извиваются, наползаютдруг на друга, сворачиваются в кольца и снова выпрямляются, что-то подобноепроисходит и сейчас.

С рукоятью ножа.

Впрочем, у Васьки не было полной уверенности, что рукоятьоблепили именно черви. С тем же успехом роль колышущейся студенистой массы моглиисполнять тараканы, мокрицы, крохотные змеи, жуки и их личинки – все то, что вбольшом количестве вызывает отвращение.

Наваждение длилось недолго, червей сменили вполненейтральные лепестки каких-то цветов, а затем – и сами цветы, большие и яркие;потом наступил черед плодов, в основном – высушенных, с гладкой костянойоболочкой; возможно, последовательность была иной, возможно, в нее вклинивалосьеще что-то, – одно не подлежало сомнению:

на Васькиных глазах разворачивается драма какого-то весьмасложного жизненного цикла.

Целиком зависящего от «совсем не Мики».

Стоило только Ваське понять это, как лицо красавицы-феиначало меняться. Грозовое облако волос перестало быть таковым, прядиуспокоились и безвольно повисли вдоль щек (Мика, это и правда ты?), – не успелаВаська как следует обрадоваться, а паутина тут как тут.