В дневниках огромное место уделено смотрам, полковым праздникам, униформе и т. п., и никогда не упоминаются прицелы, дальномеры, радиостанции, взрыватели и прочая ерунда.

В книге А. Боханова «Николай II» о Николае сказано: «Прекрасно владел английским, французским и немецким языками, писал очень грамотно по-русски». Заглянем в дневники нашего грамотея. Вот перл в четырнадцать лет: «Пожарные поливали сад, и мы вымочились там», а вот перлы в 26 лет: «Подходя к Севастополю начало покачивать», или «Отвечать приходится на всякую всячину вопросов — так что совсем теряешься и столку сбиваешься». Вместо «тетеревов» их величество пишет «тетеревей», и прочая, и прочая. Конечно, грамотность — понятие относительное. Любопытно, с ком в этом отношении Боханов сравнивает Николая? Разве что с самим собой?

Чем дальше читаешь Боханова, тем больше дух захватывает: «Из всех предметов ему [Николаю] особо нравились литература и история. Ещё с детства он стал страстным книгочеем и сохранял эту привязанность буквально до последних дней своего земного бытия. Всегда переживал, если в какой-то день у него не было достаточно времени для чтения. Его пристрастия с годами вполне определились: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Достоевский, Чехов». Поскольку никаких доказательств Боханов, естественно, не приводит, то придётся отослать читателей к дневникам и письмам Николая II. Пусть они попробуют найти там упоминания о Чехове или Лермонтове.

Лично мне не хочется придираться к Николаю. Ну что, он обязан читать классиков? Другой вопрос — не хочешь, не читай, но и другим читать не мешай. Увы, Николай за первые 10 лет царствования палец о палец не ударил, чтобы снять запреты хотя бы со строчки «секретных» произведений Пушкина, Лермонтова, Гоголя и Достоевского. Первые запрещённые произведения русских классиков открыла народу революция 1905-1907 гг., а окончательно с их творчеством стало возможно познакомиться лишь после свержения Николая II, столь горячо «любившего» классиков.

Почти все знаменитые монархи (Людовик XIV, Екатерина II, Наполеон и др.) были окружены толпой лучших национальных поэтов и писателей и находились в переписке с иностранными писателями и философами. В отличие от них Николай II ни разу не изъявил желания увидеть Л.П. Чехова или Л.Н. Толстого, хотя сделать это было более чем просто.

В 1939 г. в Белграде с помпой было выпущено солидное издание эмигранта С.С. Ольденбурга «Царствование Императора Николая II». «Положение гр. Л.Н. Толстого в дореволюционной России вообще свидетельствует о таком умении самодержавной власти проявить широкую терпимость, которое едва ли присуще многим современным правительствам». Как тут не умиляться, прямо «как гордимся мы, современники, что он умер в своей постели». А в чём вина Л.Н. Толстого, в чём суть его «преступлений»? Восьмидесятилетний старик сидит в глуши, в деревне, пишет о своём понимании мира, мало того, учит непротивлению злу насилием.

Сразу после восшествия Николая II на трон Толстой пишет рассказ «Сон молодого царя», где, не называя имён и даже страны, в иносказательной форме показывает теневые стороны жизни России. Причём всё было написано в предельно почитательном тоне.

«— А как ты думаешь? — спросил молодой царь жену.

— Я думаю не так, — сказала молодая умная женщина, воспитанная в свободной стране. — Я рада этому твоему сну, я думаю так же, как и ты, что ответственность, лежащая на тебе, ужасна. Я часто мучаюсь этим. И мне кажется, что средство снять с себя, хотя не всю, но ту, которая непосильна тебе, ответственность есть очень лёгкое. Надо передать большую часть власти, которую ты не в силах прилагать, народу, его представителям, и оставить себе только ту высшую власть, которая даёт общее направление делам».

Как был наивен Лев Николаевич! «Молодая умная женщина, воспитанная в свободной стране», да ещё дипломированный доктор философии, пугала муженька: «Будь Иваном Грозным». Несколько месяцев потребовалось Толстому, чтобы избавиться от иллюзий в отношении молодого царя. Тем не менее до самой смерти он никогда не призывал к насильственному свержению монархии.

И какую же линию поведения выбрал Николай по отношению к любимому писателю? Произведения графа Толстого запрещены, а распространители их оказывались за решёткой. Агенты охранки непрерывно наблюдали за Львом Николаевичем ещё со времён Александра II, Николай же возвёл наблюдение на качественно новый уровень. Лев Николаевич теперь освещался как снаружи постоянными посетителями Ясной Поляны, например, репортёром газеты «Русское слово» Иваном Дирллихом (агентурный псевдоним «Блондинка»), так и изнутри — собственной прислугой. Но арестовать писателя Николай не решился — это было его первое поражение на внутреннем фронте. Впервые царь почувствовал своё бессилие. И тут кто-то из советников предложил предать Толстого анафеме, что и было оперативно исполнено. Позже все апологеты Николая II тщательно затушёвывали это событие или, по крайней мере, представляли внутренним делом православной церкви, к которому Николай II не имел никакого отношения. На самом же деле Николай II был главой русской православной церкви. И руководство Синодом, и далее местные церковные власти назначались лично даром. Отлучение Толстого от церкви не могло не быть утверждено царём.

Следует отметить, что действительно Николай читал сравнительно много художественной литературы, но подбор книг был бессистемным. В дневнике он часто путает героев с их авторами. По дневнику или письмам практически невозможно определить его оценку той или иной книги. После посещения театра иногда следовала запись, понравился спектакль или нет. Но и тут трудно определить, чем вызвана положительная или отрицательная реакция. Так, например, запись от 9 июля 1914 г.: «Был хороший недлинный спектакль». Запись через три дня: «Был длинный юбилейный спектакль». Как видим, названия спектаклей не приводятся, а оценка даётся, очевидно, по степени утомляемости Его Величества.

В дневниках царя, его письмах и мемуарах приближённых автор не нашёл и намёка на то, что император читал какие-либо научные труды, за исключением книг по истории древнего мира и средних веков.

В литературе о Николае всегда подчёркивается его увлечение фотографией. Действительно, он очень любил фотографироваться и даже фотографировать сам. Но всё это было на уровне 7—10-летнего ребёнка, который нажимает на кнопку фотоаппарата, дабы запечатлеть своих близких и любимую собачку. Ни о какой художественной фотографии и речи не шло. Николаю и в голову не приходило заняться подбором объективов от длиннофокусного до «рыбьего глаза», растворов, маскирования при печати и т. и., что запросто выполняли тогда любители фотографии, начиная с 12—15 лет. Любимым занятием царя было расклеивание фотографий по альбомам. Вот, возьмём дневник за сентябрь 1914 г.:

1 сентября: «Вечером наклеивал фотографии в альбом». И так почти каждый вечер, до 16 сентября, царь отдавал расклейке фотографий: «Вечером окончил наклейку фотографий в альбом». Несколько дней наклейке мешали важные дела. 5 сентября: «Вечером имели утешение побеседовать с Григорием с 9.45 до 11.30». 14 сентября: «Вечером долго ждали приезда Григория. Долго посидели с ним». Прямо подмывает полностью привести дневник с 1 по 16 сентября 1914 г. — ещё дневные длительные прогулки пешком, а потом, 1 и 2 сентября, на шарабанчике в Баболове, 3 сентября — поездка к матери на Елагин остров, 4-го — после гулянья, катание с сыном на лошади, 5-го — то же самое, 6-го — только гулял, а дальше пошёл дождь. Зато отыгрался 9 сентября — «днём катался с дочерьми на велосипеде. Потом погулял и ездил на байдарке» и т.д. Добавим ещё визиты августейшей родни. А ведь это было начало Первой мировой войны!