— Старик, — удивился Никита, — ты же только что три часа провел на воздухе! И опять хочешь? А вроде пива не пил…

— Не морочь голову псу. Кузя, не слушай его.

Нина приняла душ, легла и проспала час с небольшим. Поднявшись, бодрая и освеженная, она объявила, что выведет Кузю, а потом будет наводить, как она выразилась, «боевую раскраску».

Никита вышел вместе с ней.

— Что ты наденешь? — спросил он.

— То же, что вчера. У меня ничего другого нет.

— А то белое платье на пуговичках?

— Слишком простенькое для званого ужина. А что ты имеешь против черного платья? Вчера оно тебе вроде бы нравилось.

— Оно мне и сегодня нравится. Но у меня-то тем более никаких нарядов нет. Опять придется щеголять в джинсах.

— Боишься, что тебя не пустят в ресторан? — засмеялась Нина. — Вчера ты выглядел прекрасно. Все остальные рядом с тобой казались расфуфыренными.

— Правда? — спросил польщенный Никита. — Ты серьезно?

— Как говорили у нас в институте, «по чесноку». Нет, серьезно, я обожаю стиль кэжьюэл. Будь у меня собственное ателье, я бы сделала его своим основным направлением.

— А как ты понимаешь слово «кэжьюэл»? Что ты в него вкладываешь?

— Применительно к одежде? — Нина глубоко задумалась. — Я в языках не очень, — призналась она, — но я даже в словаре специально посмотрела. Там сказано «спортивный стиль», но, по-моему, это не совсем верно. Если и спортивный, то разве что в самом общем смысле.

— Небрежный? — подсказал Никита.

— Нет, не то… Я над этим долго думала… Я сказала бы, непринужденный. Вот представь, что ты женщина…

— Трудновато, — засмеялся Никита.

— Отставить мужской шовинизм, — скомандовала Нина. — Ну хорошо, просто представь себе работающую женщину. Ей некогда заезжать домой после работы и переодеваться. Допустим, ее пригласили на свидание, или она вечером после работы идет на концерт или в театр. Я хотела бы шить такие платья, чтобы на работе сослуживицы не мучили женщину расспросами, куда это она так выпендрилась. И в то же время она должна выглядеть отлично, зная, что ей предстоит. Или, допустим, наоборот, она в последний момент после работы неожиданно попала на какую-нибудь «пати». В моем платье она не будет чувствовать себя Золушкой. Вот что я называю стилем кэжьюэл.

— Очень интересно. — Никита взял ее под руку и мягко повернул назад. — Нам пора наводить марафет. И что же тебе мешает открыть такое ателье?

— Это долгий разговор. Нам действительно пора наводить марафет.

Они вернулись в квартиру Бронюса и начали готовиться к выходу. Когда Бронюс позвонил снизу, они были уже готовы. Нина в своем маленьком черном платье «а-ля Шанель» казалась Никите ослепительной. Она умела так накладывать макияж, что «боевая раскраска», не бросаясь в глаза, совершенно преображала ее. Спустившись на улицу, они увидели, как Бронюс вылезает из ореховой скорлупки Нийоле.

— Мы же все сюда не поместимся! — заметила Нина.

— А мы пешком пойдем, — отозвался Бронюс. — Сейчас Нийоле машину запаркует, и пойдем. Тут недалеко. В Вильнюсе все близко.

— Кроме Лаздиная, где я живу, — вставила Нийоле. — Это новый район, — сказала она Нине. — Там ничего интересного нет.

— Есть, раз ты там живешь.

Нийоле улыбнулась ей в ответ, лихо развернулась и укатила. Очень скоро она вернулась пешком — хорошенькая, в том самом свитере, который они с Ниной купили несколько часов назад. Свитер, стянутый вниз до середины плеча, составлял все ее одеяние. Получилось ультра миниплатье, открывавшее стройные ножки в лодочках. На груди сбоку была приколота коралловая брошь, купленная на блошином рынке.

— Подожди! — воскликнула Нина. — Подождите меня одну минутку! — обратилась она уже ко всем. — Можно мне ключи?

Удивленный и заинтригованный, Никита протянул ей ключи от квартиры. Нина скрылась в подъезде и через минуту вернулась со своим роскошным палантином «Перо жар-птицы». Она набросила палантин на голые плечи Нийоле.

— Вот. Это тебе.

— Насовсем? — прошептала потрясенная Нийоле. — А как же ты?

— А я себе другой нарисую, — беспечно отмахнулась Нина. — Носи на здоровье.

По дороге Нийоле принялась с жаром расписывать, как Нина всех «построила» в вильнюсских бутиках.

— Зато ты машину водишь прямо как Шумахер.

— Ты тоже умеешь водить машину, — ревниво, вставил Никита. — Я же тебя учил!

— Да, но у меня прав нет, а машины — тем более.

— Машина — дело наживное, права — тем более, — философски заметил Бронюс.

Никита вдруг вспомнил Оленьку. Давно он ее не вспоминал, ну, разве что когда Нина рассказала ему историю с платьем в стиле Уорта, но тогда повод был. А тут вдруг сам вспомнил. Оленька так и не научилась водить машину, хотя ей очень хотелось шикарно выглядеть за рулем шикарной тачки. Но она была не способна выучить правила дорожного движения, а развернуться без угрозы для жизни окружающих смогла бы разве что в казахской степи. Пришлось примириться с присутствием шофера.

Дело было не только в умении водить машину. Никиту поражало, как Нина, жившая в коммуналке с матерью-алкоголичкой, сумела сделать себя сама. Впитывала культуру прямо из воздуха.

А вот Оленька, выросшая в семье, где все много читали и всерьез занимались наукой, так и осталась темным валенком. Атмосфера учености, окружавшая ее с детства, никак на ней не сказалась.

Никита усилием воли стряхнул наваждение и прислушался к словам Нийоле, которая рассказывала, как Нина моментально выбрала ценную вещицу среди кучи барахла на блошином рынке.

— Орлиный глаз! — с восторгом заключила Нийоле.

— Быстрая Нога, — шепнул Никита, и они с Ниной впервые переглянулись как любовники и рассмеялись шутке, понятной только им одним.

Ресторан, до которого они добрались в пять минут, производил странное впечатление, по крайней мере снаружи. Маленькая железная дверь в глухой стене, вывеска не неоновая, а латунная, неярко подсвеченная.

А внутри было так темно, что Нина невольно схватила Никиту за руку.

— Куда вы меня привели? Что это за вертеп?

— Погоди, сейчас привыкнешь.

Столы в полутемном зале, расставленные отдельными островками, были окружены креслами с высокими закругленными внутрь спинками и такими низкими «утопленными» сиденьями, что на них страшно было сесть. Нина села и «утонула». Но кресло оказалось на удивление удобным.

На каждом столе помещалась кованая железная лампа с прорезями, бросавшая тусклый отсвет на лица сотрапезников. Более или менее ярко была освещена только поверхность стола. Но скоро глаза привыкли к полутьме, и атмосфера показалась Нине приятной, даже романтичной. Где-то тихо, как и обещал Никита, играла музыка — джазовые вариации на фортепьяно. Ей даже почудилось, что это играет кто-то из великих: Оскар Питерсон или Каунт Бейси…