Любуясь раскрашенными коньками, он нащупывает социальную компоненту статьи: мастера кустарничают задорно, с огоньком, и единственное, чего хотелось бы, это чтобы местная администрация относилась к хранителям древней традиции с большей чуткостью и легитимизировала их воровство леса, без которого им никуда. Очерк, по правде сказать, получится довольно постным, пожалуй, единственное, что запоминается из него, — фраза про серьезного майора и еще одно трогательное замечание автора, касающееся деревянной игрушки: «я замечал что дети любят ее больше, чем железные пистолеты и резиновых крокодилов». Весь этот эпизод с поездкой в Полховский Майдан не стоил бы и выеденного яйца, если бы не один из сувениров, которым владелец распорядился более чем удачно.

«Так что это за…» — «Видите ли, Юрий Валентинович, на госфабриках такие не выпускают». В самом деле? Но однажды, двигаясь по глухоманным деревням, не первый, между прочим, год уже, он, вымокнув под ливнем, впотьмах, набрел на некое потаенное селение, где на больших русских печах толпами сушатся удивительные игрушки — и вот, растянувшись на печи и вдыхая лаковый запах, он размышлял о том, что все это великолепие, лубки, яйца, игрушки, точеные крылечные столбики, оконные наличники и даже могильные кресты — а ему, между прочим, приходилось однажды живать у кузнеца, который ковал ажурные кресты, — так вот, все это часть великого, теперь обмелевшего потока… «Александр, — Трифонов был поражен экспрессией своего собеседника, — вы выдающийся рассказчик».

Перейдя непосредственно к главной теме их свидания, писатель сообщил, что в новеллах ему понравилась лексика, метафорика, наивный и молодой пантеизм, игра со словом. За пару недель до того в маленькой квартире Прохановых в Текстильщиках раздался телефонный звонок. Владимир Ревин, помощник завотдела прозы газеты «Литературная Россия», сообщил Проханову, что побеспокоил его по просьбе Юрия Валентиновича Трифонова — того заинтересовал напечатанный в «ЛитРоссии» рассказ «Свадьба» — и не может ли он, Проханов, сделать подборку своих рукописей, чтобы Трифонов их почитал.

Это было примерно то же самое, если бы сейчас вам вдруг позвонил Пелевин. Трифонов был мэтр, в 25 лет лауреат Сталинской премии за своих «Студентов», а сейчас лидер «новомирской», интеллигентской, полудиссидентской городской прозы. Что до Проханова, то правильнее всего было бы назвать его перспективным журналистом. Экс-лесник, технарь, перековавшийся в гуманитарии, ведущий очеркист и серый кардинал журнала для слепых, он вот-вот дождется приглашения в «Литературку». Из журнального очеркиста он рвется в большую литературу. Пока что тщетно: рассказики, публикующиеся в «Жизни слепых», «Сельской молодежи» и «ЛитРоссии», не складываются в настоящую книгу, в толстые журналы их не берут. Удочки, впрочем, заброшены по всему берегу, и вот наконец клюнула реально крупная рыба. Остаток вечера он посвящает отбору написанного: «Свадьба», «Тимофей», «Красная птица». С замиранием сердца, еще не оправившись от унижения после аудиенции у Финка, он передает их Ревину. В назначенный срок он набирает телефон мэтра, тот оказывается подчеркнуто любезным: я до сих пор под впечатлением от ваших рассказов; не хотите ли встретиться и поговорить о литературе? Конечно-конечно; но а где же? Да давайте уж в ЦДЛ, где еще.

Действительно, где еще. Проблема в том, что в ЦДЛ он вхож не был. «Если вы написали рассказ, то вы еще постойте на улице Герцена часика два, прежде чем со знакомым писателем пронырнуть сюда. На входе стояли две мегеры, старухи с лошадиными ногами, с железными челюстями, ощущение, что они раньше служили в Освенциме, такие Эльзы Кох, они выхватывали из дверей непосвященных и выталкивали вон». Разумеется, он не подает вида, что ЦДЛ — не то место, где его можно видеть ежедневно. Встретимся в фойе. Трифонов спрашивает, как он его узнает. Неожиданно для самого себя, вместо того чтобы напомнить, что рядом со «Свадьбой» в «ЛитРоссии» была напечатана его фотография, Проханов отвечает: «Я буду держать в руках цветное деревянное яйцо». Телефонная трубка некоторое время молчит, Трифонов не решается переспрашивать и сдержанно прощается.

Может быть, если б это произошло чуть позже, он пришел бы в кедах, снятых с убитого китайского пограничника, или с легированной лопаткой бомбардировщика, но в тот момент трудно было придумать что-нибудь лучше яйца. Надо было увлечь собою, произвести впечатление, врезаться в память. Яйцо подчеркивало социальную экзотичность своего обладателя, а может быть, намекало на скрытый смысл свидания: мэтр освятит этот символический предмет и укажет неофиту путь к воскресению[5].

Выяснив происхождение яйца, Трифонов принялся расспрашивать Проханова о дошедших до него слухах, касающихся курьезных особенностей его биографии: правда ли, что вы… Тот дает понять, что это еще далеко не все; сегодня Проханов признает, что немножко повыпендривался тогда перед мэтром, козыряя своими возможностями и опытом.

Об этой встрече косвенно можно судить по предисловию, которое Трифонов напишет к первой книге Проханова «Иду в путь мой». Лауреат Сталинской премии купился на все. Он старательно пересказывает эпизоды из биографии своего молодого знакомца: ушел в леса, водил туристов в Хибинах.

С какой стати он позвонил ему? «Ему было интересно, он был в стадии учителя, ему интересны были ученики». «Трифонов покровительствовал мне с охотой, с интересом. В этом интересе была заинтересованность как во мне, так и в себе самом. Он, как литературный политик, хотел создать некий слой вокруг себя, из следующего поколения, чтобы этим слоем управлять, патронировать его».

Правда ли, задаю я вопрос эксперту по Трифонову Наталье Ивановой, что Проханов — человек Трифонова? Это неправда. Впоследствии Трифонов очень сожалел, что написал предисловие к его первой книге, потому что Проханов не оправдал его ожидания — или оправдал ожидания совсем других людей. Трифонов считал, что главное в литературе — анализ социальных отношений, а не «модные темы», «всякие там НТР». «А я говорил — нет, главное — национальное. На этом мы очень корректно, но разошлись. Когда я стал писать социальные повести, он отнесся к ним скептически, стал говорить со мной жестче».