— В каком это смысле? — оторопела я, потому что отношение моих девочек ко мне было теплым, но не дочерним, скорее сестринским.

— В самом прямом, — фыркнула Софья. — К выпуску все мысли воспитанниц сосредоточены на двух вещах: придворной жизни и замужестве. Придворная жизнь — это ее императорское величество, как ты понимаешь, ну или их императорские высочества, так что ты олицетворяешь собой недосягаемую для них сейчас императрицу. А замужество…

Она замолчала. Из класса вышел Алмазов, и фырканье Софьи стало еще и недвусмысленным. Да, Эраст Романович воплощал какого-нибудь условного графа, и вряд ли воспитанницам в качестве мужа светил такой молодой и полный сил экземпляр.

— Представляешь, мы с Бахтияровой были единственными, кто понимал, что ни придворная жизнь, ни замужество не для нас, — немного рассеянно проговорила Софья. Алмазов просачивался через заросли обожательниц и смотрел прямо на меня.

— Софья Ильинична, — он благоговейно склонил голову, и я услышала отчетливое шипение со стороны старшеклассниц — ого, вот и первые важные умения для придворной жизни! — Прошу вас, уделите мне несколько минут? Наедине?

Последнее слово он добавил одними губами, чтобы до навостренных ушей ничто не долетело. Я без особого интереса кивнула, рассчитывая, что он опять начнет рассыпаться в благодарностях за сестру, и указала на свободный музыкальный класс.

Это помещение я ненавидела пуще прочих. По непонятной причине температура здесь была как на улице, я с трудом понимала, как выдерживают невыносимый холод и девочки, и сама преподавательница, и классные дамы, но, к счастью — к счастью! — с наступлением холодов преподавательница музыки постоянно болела. Могла ли я когда-нибудь подумать, что буду радоваться чужому горю? Нет, но я и предположить не могла, что в ответ на мое замечание о холоде в классе эта змея не поморщится.

— Софья Ильинична, вы сделали все и даже больше для Анны, — начал Алмазов без предисловий — ну хотя бы с местом для беседы я не прогадала, ему хотелось вылететь отсюда как пробка из бутылки, — я буду прям: я знаю, что вы неплохо знакомы с его сиятельством. Прошу, поговорите с ним, он, быть может, подскажет, как забрать из академии Анну.

У меня пропал дар речи, у Софьи — тоже. Козочка, а никто не пытался забрать отсюда сестру, внучку, дочь, ведь так?

— Вы подписывали какое-то обязательство, — постаралась не мямлить я, — кроме того, Анна учится за счет казны?..

— Все так, все так, — закивал Алмазов. — Но мне не нравится… Я хочу отправить ее к дяде в Робольск. Это бесконечно далеко отсюда, дорога будет долгой и непростой, но в Робольске хорошая женская гимназия. Пусть Анна окончит ее, а потом — кто знает, устроится туда же преподавать.

— А причина?

Глупый вопрос. Если бы кто-то из родственников девочек знал, что такое Академия благородных девиц — нет, если бы кто-то один прознал, завтра перед дверями кабинета Мориц стояла толпа разгневанных купцов-миллионщиков и князей, чья родословная длиннее, чем путь от Санкт-Петерштадта до Робольска. Каким бы ни было строгим воспитание в семье, академия допускала две серьезнейшие ошибки: девочки мерзли и плохо ели, и лишь абсолютный идиот даже в это время не знал, как подобное детство отразится на фертильности. Благородная девица может быть сколько угодно необразованной и дубинноголовой, но родить хотя бы двоих детей в браке она должна, иначе зачем это все вообще было.

— Я с самого начала был против, если вы помните, Софья Ильинична, — вздохнул Алмазов. — Слухи множатся, и я знаю, что вы стремитесь вернуть многое из того, что вводил, и успешно, инспектор Рауш, я искренне надеюсь, что вам это удастся — но и вы поймите, наш отец, священнослужитель, став епископом, отрекся от благ мирских, стало быть, и мы лишились того немногого, что у нас было, я простой учитель словесности, а Анна — неужели вы думаете, что у нее есть шансы устроиться при дворе или преподавать… после… — он перевел дух. — Я не хочу бросать ее на произвол судьбы, не дав ей возможности обеспечивать себя. Не хочу, чтобы у нее осталась единственная дорога — в монастырь.

— Ей нравится в храме, — возразила я, и Алмазов вздрогнул. Или мне показалось.

— Она привыкла, — как-то слишком поспешно заверил меня он. — Я не прошу вас, я умоляю. Может, получится отказаться от обучения здесь, и я готов все как есть рассказать его императорскому величеству, пусть его гнев за неблагодарность падет на мою грешную голову.

Он говорил, а я не верила. Почему я? Что это — желание убрать из академии Анну или что-то еще, и если все-таки первое, то потому, что она делает что-то странное и запретное, или есть иная причина?

Мне стоило обсудить это с Ветлицким. Может быть, это и есть тот самый контакт с заговорщиками, который мы ждали?

У меня уже зуб на зуб не попадал, и, смято пообещав поговорить, я сбежала. И больше не менялось ничего. Ни погода, ни мои отношения с воспитанницами и коллегами, ни обстановка. Было спокойно, как на кладбище в пургу.

Я писала для Ветлицкого все, что замечала. Я не замечала ничего, но раз его так интересовало — мне не жалко, тем более за пятьдесят целковых. Яга, которая за мной следит, Окольная, читающая непотребства — «Поэму» я надежно спрятала между кроватью и стеной, Миловидова, прикладывающаяся к бутылке, классы, где можно без опаски хранить замороженное мясо, кухня, где на всех старшеклассниц выделяют одно крыло престарелой курицы — воруют. Вдруг причина всей суматохи — воровство? Просили информацию к размышлению, так ешьте, хоть лопните. Версий тьма — от воровства до длительного запоя.

А еще девочка, ваше сиятельство, которая рисует или стирает нарисованные кем-то странные знаки. Вот еще одна версия, и у меня отказывает фантазия, думайте сами.

Я отложила пять целковых на сласти, сидела у себя в комнате за столом и писала Ветлицкому. Меня взяла такая злость на него, что я уже вспоминала, кто из учителей посмотрел на кого косо, кто из классных дам разнес какие сплетни. Все это была местечковая чушь, бытие уставших людей, озверевших от безысходности, и я с одной стороны ощущала себя глупо, с другой — да, козочка, хорошо, это будет повод и твоя отличная работа. Постой?..

Я уставилась на лист, недавно чистый. Сейчас на нем были выведены небрежным почерком строки: «Портниха м-ль Гастон, 750; лавка Распопова, 127; сапожник Хортце, 86; купец Горшечников, 963…» Софья засмущалась, вероятно, она писала это автоматически, сообразив, что я временно упустила контроль, я же, пробежав взглядом внушительный