После столкновения с д’Уазелем Елизавета последовала совету Сесила и 14 июля высказала свое мнение Трокмортону: если Мария откажется от претензий на престол, прежде чем покинет Францию, а также ратифицирует договор, как того требовала статья об исполнении, ее могут признать наследницей Елизаветы. Только в этом случае она может направляться в Шотландию через Дувр, а также возможно будет организовать беседу двух королев, которая, как сухо напомнили д’Уазелю, должна быть «дружеской встречей» для подтверждения «мира».

В это время Сесил переписывался с Мейтландом, но их видение ситуации было слишком разным. Если Мейтланд пытался «увлечь» Марию в сторону компромисса с Англией и настаивал, что она может стать наследницей Елизаветы без ратификации договора, то Сесил требовал от нее не только отказа от претензий, но и ратификации.

В сущности, Сесил блокировал шотландский план, отвергая любую сделку без ратификации. Более того, такое поведение Сесила выдало его тайную мысль, когда, согласившись, что Мария будет признана наследницей Елизаветы, он вдруг прибавил: «Господь пошлет нашей госпоже мужа, а посредством него и сына, и мы можем надеяться, что у наших потомков родится наследник мужского пола».

Эти слова явно указывали, что даже если бы удалось достигнуть согласия, Сесил намерен сделать все, что в его силах, чтобы убедить Елизавету выйти замуж и родить детей, тем самым навсегда исключив Марию из числа претендентов на английский престол. «Этот вопрос, — заключил он, — слишком велик для слабых людей и слишком глубок для простых; Ее королевское Величество знает о нем. И на этом я закончу».

20 июля в Сен-Жермене Мария завершила прощальное турне по Франции. В ее честь был организован трехдневный праздник, на котором Ронсар по-прежнему восхвалял «красу и славу наших дней, укрощающую королей и народы».

Она уехала из Сен-Жермена 25 июля и в сопровождении дядей и многочисленной свиты направилась на север к портовым городам на побережье Ла-Манша. Чтобы сбить со следа английских шпионов, о месте и времени прибытия распространялась ложная информация. Тактика оказалась настолько успешной, что когда в последний момент Елизавета смягчилась и все-таки подписала охранную грамоту, документ не смогли доставить Марии. Никто не знал, где находится ее кортеж, и королеве Шотландии пришлось путешествовать без него.

10 августа Мария добралась до Кале, немного отдохнула и через четыре дня, утром 14 августа, поднялась на борт своего корабля. Это путешествие стало одним из последних предприятий, организованных для нее дядями. Во время плавания Марию сопровождали лишь маркиз д’Эльбёф и два его старших брата. С ними также был старший сын коннетабля Анри, который вернулся во Францию примерно через месяц после прибытия Марии в Эдинбург, и она любезно отправила его отцу письмо благодарности. В составе дипломатического эскорта был ловкий дипломат и интеллектуал Мишель де Кастельно, сеньор де Мовиссье, который впоследствии сыграет ключевую роль как один из французских послов в Шотландии и Англии. В своих мемуарах он вспоминал Марию как «подлинную француженку… не просто самую красивую, но и самую элегантную из представительниц своего пола и в речах, и в хороших манерах».

На борт также поднялись верные компаньонки — четыре Марии, которых Мария так безжалостно высмеивала по пути во Францию тринадцать лет назад. На второй галере разместилась остальная свита королевы, а флотилия из десятка судов, зафрахтованных в Голландии, везла багаж. Такое количество кораблей потребовалось, чтобы кроме гобеленов, мебели и нескольких сотен сундуков с платьями, золотой и серебряной посудой, картинами и другими произведениями искусства, привезти на остров огромное количество постельного белья, еды, утвари и целую сотню лошадей и мулов.

Королева отплыла из гавани около полудня; за церемонией наблюдал один из слуг Трокмортона, которому в конце концов удалось выследить ее путь. Как и в прошлый раз, капитаном галеры был Николя де Виллеганьон. Только в отличие от отплытия из Шотландии, которое сопровождалось задержками и сломанным рулем, теперь при попытке покинуть порт произошел несчастный случай. В узком выходе из гавани королевская галера в результате неудачного маневра столкнулась с другим судном, которое быстро затонуло. Мария бросилась к Виллеганьону, умоляя спасти тонущих моряков и предлагая щедрое вознаграждение тому, кто это сделает. Но разбитый корабль слишком быстро пошел ко дну со всем своим экипажем.

«Это знак!» — повторяла Мария, пока снова не был подан сигнал поднять парус и возобновить плавание. Она наотрез отказалась спускаться в каюту, и четыре Марии приготовили ей постель на палубе полуюта, где она провела свою первую ночь в море.

После двойной потери, пережитой в 1560 г., Мария действовала уверенно и решительно, особенно в отношениях с Трокмортоном, но когда берег Франции скрылся в тумане, она потеряла самообладание и разрыдалась. Схватившись за поручни, она стояла и горько плакала, не отрывая взгляда от исчезающего из виду берега. Когда галера вышла в открытое море, Мария воскликнула: «Прощай, Франция! Теперь все кончено. Прощай, Франция. Я уже никогда не увижу твоих берегов».

Прибытие Марии на родину стало для ее подданных полной неожиданностью. Королева прибыла в Шотландию за рекордно короткий срок — меньше пяти дней — на неделю раньше, чем ее ждали. Как только флотилия Виллеганьона покинула Ла-Манш и вышла в Северное море, капитан приказал двум маленьким и более быстроходным галерам плыть впереди, позволив транспортным судам идти с удобной для них скоростью.

Во вторник 19 августа 1561 г. в шесть часов необычно сырого, по свидетельству очевидцев, для этого времени года и мрачного утра корабли вошли в Ферт-оф-Форт и стали на якорь у входа в гавань Лита. Берег был окутан густым морским туманом, и морякам приказано было ждать, пока он не рассеется, и только потом причаливать к деревянному пирсу. Мария сошла на берег в начале одиннадцатого, когда сквозь туман начало проглядывать солнце. Так закончилось ее тринадцатилетнее отсутствие: она покинула Шотландию ребенком, а вернулась взрослой женщиной.

Умывшись и отдохнув в одном из соседних домов, она в сопровождении свиты пустилась в путь по склону крутого холма к Эдинбургу, а оттуда по улице Кэнонгейт — в Холирудский дворец, самый величественный из дворцов Шотландии. Именно в нем располагались королевские апартаменты — в большой укрепленной башне, которую построил ее отец Яков V и которая должна была затмить все сооружения на землях древнего аббатства.

Вряд ли именно о таком возвращении мечтала Мария. Она ступила на землю Шотландии раньше, чем кто-либо подготовил торжественную встречу, ее транспортные корабли намного отстали и королева оказалась без вещей и достойного ее сану сопровождения. Судно, на котором перевозили лошадей, в том числе ее любимых иноходцев, было перехвачено английским патрулем, охотившимся на пиратов, и направлено в Тайнмут, где простояло месяц, прежде чем ему разрешили продолжить путь в Эдинбург. Въезд Марии в Эдинбург получился скромным без привычных королевских атрибутов на в срочном порядке арендованных лошадях. Но к вечеру начались празднования, и даже Нокс вынужден был признать, что народ по-настоящему обрадовался, встречая королеву кострами и музыкой. Компания «достойных музыкантов», с мрачным удовлетворением отметил он, «приветствовала ее под окнами спальни». Разумеется, это были его собратья кальвинисты, вызвавшие самые разные чувства у королевской свиты. Католик Пьер де Бурдейль, сопровождавший Марию, жаловался, что, когда королева пожелала отправиться спать, несколько сотен «молодчиков из числа жителей этого города» собрались под ее окном и играли на скрипках и других струнных инструментах и распевали псалмы «так дурно и фальшиво, что вряд ли можно было бы исполнить еще хуже».