31 августа, почти через две недели после возвращения королевы, наконец очнулся мэр Эдинбурга и устроил банкет в старом особняке кардинала Битона для королевы и ее свиты, а также всех присутствующих из семьи Гизов. На следующий день Виллеганьон отплыл домой, а вместе с ним и те немногие сопровождающие Марии, которые не захотели оставаться в Шотландии дольше, чем того требовали их официальные обязанности.

Но в тот момент, когда Мария впервые прошла по пустым комнатам Холирудского дворца, скорее всего, она испытывала колоссальное волнение. Она впервые ощутила себя королевой. К этому ее готовили с самого рождения. Она со смешанным чувством печали смотрела на пустующие со дня смерти ее матери комнаты. Год назад старую мебель убрали, а вещи Марии еще не прибыли. В детстве Мария ни разу сюда не приезжала, и Холирудский дворец был для нее совсем незнаком. Теперь же она видела, что ее отец и в архитектуре придерживался французского стиля. Башня Якова V, в которой жила Мария, была скопирована с башни Франциска I замка Шамбор, где она не раз останавливалась. Новый западный фасад дворца с большими окнами и каменной резьбой, выстроенный в честь Мадлен, дочери Франциска I и первой жены Якова V, был очень похож на знаменитую террасу в Шамборе. Когда Мадлен умерла, и Яков женился во второй раз, мать королевы Марии приказала разбить обширные сады по образу тех, которые она хорошо знала по многочисленным визитам в Сен-Жермен, Фонтенбло, Амбуаз и Блуа.

Мария оказалась в более привычном окружении, чем могла ожидать, и, вероятно, не заметила особых перемен в пище и распорядке дня, потому что основную часть домашнего персонала королева привезла с собой из Франции: от камердинеров, швейцаров, поваров, буфетчиков, портного до священников, врачей и аптекаря. Она сохранила французскую прислугу на протяжении всего своего правления, оплачивая труды из дохода, который она получала как вдовствующая королева Франции, и ее штат вырос до ста семидесяти человек.

Другим оказался климат. Шотландия сильно отличалась от Парижа и от долины Луары. Летний зной не был столь безжалостным, как в Парижском бассейне или в Турене, а вот зима оказалась гораздо более суровой, чем в Пикардии или Нормандии. Весна приходила на шесть недель позже, а осень — примерно на месяц раньше.

Свита Марии сразу заметила бедность шотландцев. Бурдейль, отличавшийся склонностью к преувеличениям, предсказывал, что Марии будет легко произвести впечатление на бедняков: один только вид нищеты, вспоминал он, вызывал слезы жалости на ее глазах. А Сесилу, собиравшему все известия о прибытии королевы, донесли, что «бедность ее подданных значительно усилилась, каковы бы ни были ее намерения».

Но проблемы на этом не заканчивались. Во Франции нищих было намного больше, чем в Шотландии, но разница заключалась не столько в скромном, на грани нищеты, существовании фермеров-арендаторов Шотландской низменности и батраков в горных районах, сколько в отсутствии заметной прослойки городской буржуазии за пределами Эдинбурга. Города и поселки были такими маленькими, что почти не влияли на жизнь страны. И это бросалось в глаза. Такой резкий контраст между хибарами деревенских жителей и замками и роскошными домами знати и землевладельцев лишний раз подтверждал пропасть между богатыми и бедными. Возвращению Марии повсеместно предшествовали слухи о ее огромных коллекциях платьев, бриллиантов и жемчугов, об украшенных драгоценными камнями вышивках, о золотой и серебряной посуде, о мебели и гобеленах. Именно в этом скрывалось очарование королевы Шотландии — в способности соперничать с роскошью королевских дворов Европы. И именно сама возможность соперничества внушала благоговение перед нею ее менее обеспеченных подданных, а не ее богатство как таковое.

Вскоре Мария почувствовала себя настолько уверенной в своем новом доме, что организовала свой первый торжественный въезд в Эдинбург. Этим она хотела компенсировать впечатление от своего скромного прибытия. Entrée royale был ключевым элементом культа монархии во Франции, и Мария решила, что теперь настал наиболее благоприятный момент, чтобы показать себя народу.

В одиннадцать часов утра 2 сентября она покинула Холирудский дворец через черный ход, обогнула город с севера и вернулась через специальный пролом, проделанный в городской стене. В сопровождении приближенных она торжественно поднялась по склону холма к замку, где в большой зале был устроен государственный прием, на котором Мария была хозяйкой, а знатные горожане — почетными гостями. Когда она покинула замок, в ее честь прозвучал салют из пушек.

На этом официальная часть entrée закончилась. За ней последовали пышные зрелища, организованные городским советом в честь возвращения королевы. Когда Мария спускалась по Касл-Хиллу, навстречу королеве вышли пятьдесят молодых людей, изображавших «мавров», — в костюмах из желтой тафты, в черных шляпах и масках, в драгоценных перстнях и с золотыми цепями. Образовалась процессия во главе со знатью и «маврами»; за ними следовала Мария в окружении представителей городских властей, которые несли над ней пурпурный балдахин. В подобных представлениях любимцами толпы были как раз «мавры» и «турки», и группы «мавров» всегда участвовали в процессиях, организованных в честь Марии де Гиз в ее бытность регентом. У городского совета оставался достаточный запас этих костюмов, и было решено их использовать.

Процессия сделала несколько остановок. На Лонмаркет Марию встретили первым из многочисленных представлений. Над улицей возвели деревянную, ярко раскрашенную арку. На галерее над аркой детский хор пел «небесными голосами», а когда Мария проезжала под аркой, раскрылся механизм в форме «облака», и из него на веревке, словно ангел, спустился «хорошенький мальчик». Он вручил Марии ключи от города, а затем Библию и псалтырь, переплетенные в тонкий пурпурный бархат. Передав книги, мальчик прочел стихи:

Мария не забыла шотландский диалект и понимала каждое слово. Она с удовольствием приняла подарки, но, когда зазвучали стихи, нахмурилась и немного демонстративно передала книги Артуру Эрскину, капитану ее гвардейцев, стоявшему рядом. Он был твердолобым католиком, который служил ей во Франции в качестве дворецкого. Мария сразу же поняла, что у подарка есть скрытый смысл: под словами «благочестивый принц» понимался протестантский принц, а для гугенотов и других кальвинистов Библия и псалтырь символизировали их проповеди и пение псалмов. Совершенно очевидно, что ее назидательной аллегорией просили принять кальвинистскую религиозную политику, но королева поспешила продолжить путь.

Процессия двинулась по Хай-стрит к собору св. Джайлса. У здания Толбута, в котором проводились суды над государственными преступниками и собирался парламент, была разыграна пантомима: группа «юных дев» — их роли исполняли мальчики — олицетворяла собой Стойкость, Справедливость, Умеренность и Благоразумие. Этими достоинствами, как сообщил актер-рассказчик, должен обладать правитель Шотландии. Мария не выказала неудовольствия — в отличие от предыдущей сценки, эта была основана на классической литературе и почти полностью совпадала с той, что уже разыгрывали для матери королевы Марии.