— Вы про отца?

Лена кивнула. Филя пожал плечами:

— Если вы имеете в виду привычку выслеживать дичь, то да. Проходите в комнату.

Лена пошла была в комнату, но вдруг остановилась у порога:

— А у вас здесь уютно. И чисто.

— Да, я всегда был чистюлей. — Филя усмехнулся. — Стоит мне увидеть пылесос, тут же все бросаю, бегу к нему — и давай пылесосить. Уж такой я человек. Ничего не могу с собой поделать.

— Вот как? А вы заходите почаще ко мне в гости. Я буду ставить пылесос на самое видное место.

Филя фыркнул:

— Садитесь на диван, насмешливая вы моя.

Лена села на диван.

— Вы пока отдыхайте, а я немного пошуршу на кухне. Нечасто у меня бывают такие красивые гостьи.

— Не прибедняйтесь, — сказала Лена. — Может, вам помочь?

— Не нужно. Я привык все делать сам.

— Что, и кофе будет?

— Разумеется. Должен же я вас отблагодарить. — Филя откинул со лба светлую прядь и улыбнулся: — Посмотрим, у кого кофе вкуснее.

Филя исчез на кухне, а Лена поудобней расположилась на диване и вытянула усталые ноги (лифт в доме не работал, и им пришлось пешком забираться на седьмой этаж).

Пока неистовый блондин (так Лена прозвала про себя Филю) готовил кофе, она решила немного осмотреться. Пробежала глазами по корешкам книг и улыбнулась.

«Вот, значит, откуда все его „психологические приемы“. Правду говорят, с наукой не поспоришь». Лена попыталась вспомнить то впечатление, которое возникло у нее, когда она увидела Филю в первый раз. Не сказать, чтобы оно было очень уж приятным. Невысокий блондин с заклеенной бровью, подбитым глазом и озорным взглядом.

Сначала Лена подумала, что это просто какой-то бандит, но, присмотревшись, поняла, что человек, который умеет с такой непосредственностью дурить людям головы и так по-детски смеяться, не может быть бандитом. Авантюристом — да. Причем самого располагающего, «остап-бендеровского» пошиба.

Сегодня, сидя за рулем своей «мазды» и поглядывая в зеркало заднего вида, она поймала себя на том, что этот светловолосый враль ей нравится, что в его присутствии ей спокойно. Ощущение, которого Лена не испытывала с тех пор, как поступила в университет.

Взгляд Лены упал на большую черно-белую фотографию в деревянной рамке, висящую на стене. Она встала с дивана и подошла ближе, чтобы получше ее рассмотреть.

Это была старая школьная фотография, изображающая жизнерадостных, полных надежд выпускников десятого «А» класса (если верить надписи, сделанной внизу). Лена без труда отыскала среди них Филю. Он ничуть не изменился. Тот же русый чуб, те же веселые глаза и то же общее выражение какой-то отчаянной лихости, которое ни на секунду не сходило с его лица.

— Кофе заказывали? — раздался за ее спиной негромкий, мягкий голос Агеева.

— Заказывали, заказывали, — улыбнулась Лена. — И принесите счет, пожалуйста.

Филя поставил чашки на стол, шаркнул ногой и произнес с вежливой улыбкой:

— Это за счет заведения, мадам.

— Мадемуазель, — поправила Лена. — Что ж, посмотрим, какой из вас кофевар.

Юлий Семенович Леонидов сидел за столом в своем кабинете, курил коричневую сигарку с белым пластмассовым мундштуком и молча рассматривал сидящего перед ним человека.

Человека этого звали Ефим Виленкин, и он представлял собой полную противоположность Леонидову. Юлий Семенович был невысокий и кряжистый, с седоватыми волосами, тщательно зачесанными набок, чтобы скрыть намечающуюся лысину, и небольшими проницательными глазами. Он казался живым воплощением рассудительности и здравого смысла. Виленкин же, наоборот, был существом длинным и тощим, с голубыми глазами навыкате, в съехавшем на сторону галстуке и с прыгающим, вечно не бритым кадыком. В глазах его было что-то безумное.

— Что ж, Фима, — начал Леонидов, — рассказывай.

— О чем, Юлий Семенович? — недоуменно спросил Виленкин.

— Сам знаешь о чем.

Голос у Леонидова был холоден, взгляд еще холоднее. Он замолчал и вновь неподвижно уставился на Виленкина.

Тот занервничал, заерзал на стуле.

— Юлий Семенович, — умоляюще произнес Виленкин, — да вы бы хоть намекнули, о чем рассказывать-то?

— Намекнуть? — Леонидов усмехнулся. — Ну что ж, это можно. Говорят, Фима, что у тебя слишком длинный язык. Говорят, что ты любишь рассказывать о фирме «Гималаи» кому ни попадя.

Виленкин побледнел.

— Что за б-бред? — промолвил он, заикаясь от волнения. — Кто вам такое про меня накапал?

Леонидов поморщился:

— Ты что же это, Фима, за дурака меня держишь? Думаешь, можно у меня за спиной свою игру вести? Ошибаешься.

— Юлий Семенович, убей меня бог, я не понимаю, о чем вы говорите.

— Сейчас поймешь, — с угрозой произнес Леонидов.

Он притушил сигарку в пепельнице, обернулся, открыл тумбочку из черного дерева, стоящую прямо у него за спиной, достал из нее бутылку «Хеннесси» и поставил ее на стол. К бутылке он добавил два приземистых стакана. С сатанинской улыбкой на полных губах Юлий Семенович наполнил один из стаканов до краев и пододвинул его к Виленкину:

— Пей.

Виленкин посмотрел на стакан, потом перевел взгляд на Леонидова и испуганно захлопал глазами.

— Что, не хочешь? — удивился Леонидов. — Зря. Это очень хороший коньяк. Настоящий, не палево. Или ты коньячок не уважаешь?

— Юлий Семенович, — отозвался Виленкин, сглотнув слюну, — так ведь я вроде бы на работе…

— Ничего, дорогой, ничего. — Леонидов ласково улыбнулся. — Иногда можно. Тем более сегодня четверг. А сам знаешь, что это за день.

— «День пьянства», — машинально сказал Ефим Виленкин. — Но ведь еще не вечер.

— Вот именно, — кивнул Леонидов. — Именно что не вечер. К вечеру ты еще тысячу раз успеешь протрезветь. Ну, — Леонидов поднял стакан и протянул его Виленкину, — давай за мое здоровье.

Не выпить за здоровье Леонидова означало лишиться не только премий и благоволительного отношения начальства, но и самой работы. Со всеми вытекающими отсюда мрачными последствиями.

— До дна, — с улыбкой сказал Леонидов.

Ефим взял стакан, шумно выпустил из легких воздух и, запрокинув голову, перелил содержимое стакана себе в пищевод.

Занюхал рукавом и поставил пустой стакан на стол.

— Вот и молодец, — похвалил Леонидов. — А теперь говори, сука, что вы там затеяли с этой стервой Озеровой.

Ефим вздрогнул. Если бы стакан до сих пор был у него в руке, он бы его выронил.