От его кривой улыбки, казалось, останавливается сердце. Он, наверное, разбивает сердца везде, где появляется.

— Вы ведь родственники? — предположила Рейвен, уверенная в своей правоте.

Как же может быть иначе? То же очарование, те же глаза, тот же взгляд.

— Когда это ему удобно.

Он налил в стакан свежего яблочного сока и подал ей.

— Он бы не узнал, — попробовала она возразить.

Если она выпьет, это ее убьет.

— Он узнает. Он всегда все знает. И пока вы сомневаетесь, он раздражается все больше. Так что пейте.

Она покорно вздохнула и попыталась заставить себя сделать глоток без вмешательства Михаила. Она знала, что Жак был прав. Он бы узнал, если бы она не выпила сок, а это, как ей показалось, было для него очень важно. В животе у нее все перевернулось, протестующе поднялось. Рейвен задохнулась, закашлялась.

— Позовите его, — велел Жак, — позвольте ему помочь вам.

— Но он так слаб, ему не стоит это делать.

— Он не уснет, пока не позаботится о вас, — упорствовал Жак. — Позовите его, или мы никогда не уйдем отсюда.

— Вы даже говорите как он, — пробормотала она.

Михаил, мне жаль тебя беспокоить, но мне нужна твоя помощь.

Он послал ей теплоту и любовь.

Его приказ позволил ей выпить все до последний капли и удержать сок в желудке. Она ополоснула стакан в раковине.

— Вы были правы. Он не позволил им оказать ему помощь, пока я не выпила сок. Он такой упрямый.

— Наши женщины всегда на первом месте. Не волнуйтесь за него, мы бы никогда не позволили, чтобы что-то случилось с Михаилом.

Они вышли из дома и направились к машине, которой не было видно среди деревьев. Рейвен замерла.

— Прислушайтесь к ним. К волкам. Они поют ему, для него. Они знают, что он ранен.

Жак открыл перед ней дверцу машины. Он рассматривал ее, и его темные глаза были так похожи на глаза Михаила.

— Вы необычная.

— Вот и Михаил так говорит. Я думаю, это здорово, что волки ему сочувствуют.

Жак завел двигатель.

— Знаете, вы никому не должны говорить о том, что он ранен. Это может быть опасно.

Он сказал это спокойным тоном, но она почувствовала: если понадобится, он будет защищать Михаила до конца.

Жак нравился Рейвен, более того, она почувствовала с ним связь, но тем не менее смерила его хмурым взглядом.

— Вы все такие высокомерные. Вы упорно полагаете, что в силу того, что люди не обладают достаточными телепатическими способностями, им недостает и ума. Я убедила вас, что у меня есть мозги и я в состоянии все понять сама.

Он снова ей усмехнулся.

— Должно быть, вы совсем свели его с ума. Назвать его шишкой! Это было великолепно. Готов поспорить, его так назвали впервые.

— Ему это полезно. Если бы больше людей доставляли ему проблемы, он стал бы более...

Она замялась, подбирая правильное слово. А потом тихо рассмеялась.

— Он стал более податливым.

— Податливым? Это слово мы никогда не употребляем по отношению к Михаилу. Никто из нас не видел его более счастливым, чем сейчас. Спасибо, — тихо добавил Жак.

Он предусмотрительно поставил машину в тени.

— Будьте очень осторожны сегодня ночью и завтра. Не покидайте своей комнаты до тех пор, пока Михаил не свяжется с вами.

Рейвен закатила глаза и скорчила гримасу.

— Со мной все будет хорошо.

— Вы не понимаете. Если что-нибудь случится с вами, мы потеряем его.

Она замерла, не выпуская дверцы.

— Они же позаботятся о нем?

Ей не хотелось говорить это, но она чувствовала, словно пропала какая-то ее часть, словно от ее души был оторван довольно большой кусок. Ее разум требовал связаться с Михаилом, всего лишь дотронуться до него. Все, что угодно, лишь бы убедиться, что с ним все в порядке и они все еще едины.

— Они знают, что надо делать. Он быстро поправится, но я должен вернуться. В отсутствие Грегори я сильнейший и ему ближе всех. Он нуждается во мне прямо сейчас.

Михаил был слаб, чувствовал боль, и голод вгрызался в него вместе с чувством вины. Он ранил ее и едва не потерял. Как он мог сделать столько ошибок, когда она была всем, что имело для него значение? Он никогда не должен был говорить ей неправду, кроме самого главного.

Рейвен.

Ему нужно было дотянуться до нее, прикоснуться к ее сознанию, узнать, что она там. Несмотря на боль, слабость и голод, тяжелее всего была ноющая рана в душе. Умом он понимал, что ритуал, связавший их воедино, и вызвал эту невыносимую потребность, но это знание не мешало желанию дотронуться до ее сознания.

— Михаил, пей!

Жак материализовался рядом с кроватью и притянул старшего брата к себе, а его лицо превратилось в маску ярости.

— Почему ты позволил ему обойтись без помощи, Эрик?

— Он думает только о женщине.

Жак тихо выругался.

— Она в безопасности в своей комнате, Михаил. Ты должен пить ради вас обоих. Один не может существовать без другого. Если ты не выживешь, то и ее обречешь на смерть или, по крайней мере, на неполноценную жизнь.

Жак справился с гневом, сделав глубокий вдох.

— Возьми мою кровь. Я отдаю ее тебе добровольно. Моя жизнь принадлежит тебе, вместе мы сильнее.

Он произнес формальные слова, подразумевая именно то, что говорил. Он был готов отдать жизнь за вожака. Остальные в это время начали ритуальное исцеляющее пение. Они произносили слова в своеобразном гипнотическом ритме — древний язык был прекрасен.

За своей спиной Жак слышал бормотание, вдыхал сладкий запах успокаивающих и исцеляющих трав. Карпатская земля, богатая целебными свойствами и смешанная с травами и их слюной, легла на рану. Жак обнимал брата, чувствуя, как его сила, его жизнь перетекают в Михаила, и благодарил Господа за то, что в силах помочь ему. Михаил был хороший человек, великий человек, и его люди не могли потерять его.

Михаил чувствовал, как сила вливалась в него, в его истощенные мускулы, в его мозг и сердце. Сильное тело Жака задрожало, и он резко опустился на край кровати, тем не менее продолжая поддерживать голову брата, чтобы ему было легче восполнить то, что он потерял.

Михаил сопротивлялся, удивляясь, каким сильным еще оставался Жак и каким слабым продолжал оставаться он, несмотря на отданную ему кровь.

Нет! Я подвергаю тебя опасности! — резко сказал он в его сознание, потому что Жак отказывался отпустить его.

— Тебе еще недостаточно, брат. Бери то, что я отдаю тебе добровольно, и не думай ни о чем, кроме исцеления.