ты права. В этом и вправду что-то есть. Именно частями. Так воображение работает активнее. Именно частями.

И вдруг, без переходов, неожиданно спросил:

– Верунчик, а ты вправду меня не узнала или это осторожность, может быть игра. какая-то мне непонятная?

Вот, думаю, началось. Неделю я этого ожидала.

– Ты о чем? – произнесла я как можно непринужденнее.

– Ты же знаешь о чем.

– Ты о чем?

– Ну хватит осторожничать. Ведь не узнать просто невозможно. Вот эти руки, которые тебя ласкали, обнимали. Губы, язык. Ты же это узнала, я же чувствовал, что узнала. Я не начинал этот разговор сразу из уважения к тебе, совершенно искреннего. Вот за этот год я много пережил. Наверное, так всегда. Надо чтобы человека тряхнуло, как следует, чтобы он опомнился. И начал замечать других. Я бы даже сказал, чувствовать их боль, в конце концов. Знаешь, я о тебе все знаю. Ну не все, конечно, это я по старой привычке перегнул, тут оказалось даже, что я жену свою не знаю. Только в ходе последних событий и узнал многое. А о тебе Дятлов докладывал. У нас достаточно было средств, чтобы знать о любом человеке все, тем более о тебе. Знаешь, он был очень высокого мнения о тебе. Правда, правда. Он хорошо знал людей, и отлично понимал их настроение.

Он мне иногда говорил: «Боюсь, Верунька не выдержит, – он тебя Верунькой называл. – У нее есть и душа и сердце. Понимаешь, они у нее есть. И мне искренне ее жаль. И боюсь, выкинет такой номер, что слабо не покажется». Вот такого он был о тебе мнения. Я даже говорил про это хозяину, что может оставить тебя в покое? Я, конечно, имел ввиду и свои интересы. Не нравилось мне, что он тоже тебя обнимает и целует. А хозяин отвечал: «Что, мол, ты беспокоишься, так даже интереснее». Я, откровенно говоря, даже злился на него за это. Точно говорю. Хамство, конечно, что мы это все устроили. Хозяин хотел развлечений и наслаждений, но опасался, что как бы это не вышло ему боком с его наполеоновскими планами. А меня пристегнул к этому из чувства безопасности. Я ведь это понимал. Чтобы была как бы подушка между ним и этими забавами. За будущее, сволочь, беспокоился. Потому что мне на маски и прочую чушь было совершенно плевать. Я бы открыто ухаживал за тобой. Без этого идиотизма и хамства.

Тут я как начала реветь. Ну как белуга. Но вспомнила, как Алька говорила: «На жалость будет давить, ты все равно держись. Нет у этих сволочей жалости. Гореть им в аду синим пламенем».

Олег растерялся, стал меня успокаивать, а я все реву и реву. Он побежал искать таблетки. Приговаривая:

– Черт, где тут все это есть? Я же не знаю. Может врача вызвать, у нас тут свои есть? Никто ничего не узнает.

– Не надо врача. Коньяку налей.

Он налил где-то с полбокала. И я опрокинула один, махом и без всякой закуски.

– Я тоже, – говорит он. И тоже опрокинул полбокала. Потом залез ко мне под простыню и обнял крепко-крепко. Через некоторое время мне, правда, стало лучше. И, надо сказать, я прилично захмелела. Да и он стал от выпитого расслабленным и чуть блаженным.

– Знаешь, – начал он. – Вот хочу перед тобой покаяться. И может частично оправдаться. Эту пакость затеял все-таки не я. Я хотел приударить за тобой, ну как принято у нормальных людей. Но главный настоял. Он ведь в президенты метил и боялся подставиться. А ты ему очень понравилась. А у него перед глазами все неудачники по женской части – наш генеральный прокурор, Клинтон. У нас все шло в гору, такой успех, что и сами не ожидали. И были, конечно, и рестораны, и пьянки, и девиц предостаточно. Какое-то даже пресыщение наступило, это я сейчас осознаю. Тогда все шло своим чередом. Но на прошмандовок даже уже не хотелось и время тратить. Почти как у Наполеона. Когда он оскорбился на жену и разочаровался в женщинах. После того, как Жозефина наставила ему рога, он что придумал. У него был слугой какой-то мамелюк. Подбирал ему женщин. И когда у него возникало желание, а он был молодым, крепким, похоть мешала ему работать, тогда он поступал следующим образом. У мамелюка уже была наготове женщина, конечно, из приличных господ. Он делал знак мамелюку. Тот приводил женщину. А там, у него в кабинете, уже все было готово. Постель и прочее. И вот он, мельком взглянув на женщину, чтобы убедиться, что она не урод, не отрывая глаз от бумаг и депеш говорил: «Раздевайтесь, мадам». Та, в некотором недоумении, начинала раздеваться. Он поднимал голову от стола, убеждался, что женщина раздета. И говорил: «Ложитесь, мадам, на коечку». Та опять в недоумении, но ложится – император просит. Наполеон подходил и, не снимая сапог, (на это же время уходит), не отстегивая сабли, чуть спустив панталоны, забирался на мадам и делал свое дело. Потом слезал с мадам, и ополоснув некоторые части тела, тут же и полотенце было, опять садился за бумаги. Дама, некоторое время полежав и отдышавшись, снова в недоумении вставала. Тут появлялся мамлюк и говорил ей, что, мадам, аудиенция закончилась, пора и честь знать. Женщина шла к двери. И у дверей говорила Наполеону: «Всего доброго, сир». А он даже не поднимал голову от бумаг.

Я как начала хохотать, совершенно искренне.

– Не может быть.

– Точно. Мемуары сохранились на эту тему, этого самого мамелюка.

– Пошто он так женщин обижал?

– Обида у него была на женщин. У его ног вся Европа, а вот женщина которую он любил, ему изменяла. Вся Европа у ног, а женщине на это плевать. У нее свой герой.

Нам, конечно, далеко до Наполеона. Но вот этот исторический пример хозяин взял на вооружение. Маски и прочее. Это, конечно, хозяин. Перед нами, опять же, был исторический пример. Президент Клинтон и Моника Левински. А хозяин уже захотел стать президентом. И, учитывая международный опыт, не хотел повторять этих ошибок. Так, на всякий случай. Так и возникло это ООО «Палки-елки», ресторан быстрого питания. Привлекать девиц готовых на это не хотелось. Надоели они – эти профессионалки. Хотелось непосредственности. Чтобы женщина удивлялась, боялась, искренне реагировала на близость. В общем, была женщиной, а не станком для трахания.

Я, между прочим, все помню. Вначале было как эпизод. Сделал и почти забыл. А потом я уже без тебя не мог. Ты не могла не чувствовать это. Ну и ты – вначале, конечно, была напряженность, суета, непонимание. А потом тебе это начало нравиться. Я же чувствовал твою реакцию. Один раз можно обмануть. Но обманывать натуру всегда невозможно. Если хочешь откровенно, я готов был хозяину башку отвернуть за то, что он к тебе прикасается. Но ведь я тебе нравился, как мужчина. Тут невозможно обманывать раз за разом. Ты же не могла не видеть, что я не просто так, лишь бы как бы. Я наслаждался тобой.

– Ну, ты же помнишь? – не отставал он. Улыбаясь и поглаживая мои руки, плечи, шею, да и все остальное. Мне стало так невыносимо приятно, что я сама просила, чтобы он шел ко мне.

– И теперь не узнаешь? – спросил он, когда мы успокоились.

– Замолчи, дурачок. Ты можешь немного помолчать? Ты же видишь, что я к той женщине не имею никакого