А Соне ленинградские друзья названивали, сообщали адреса школ, где её ждут с нетерпением. «Так уж и с нетерпением», – Соня кривит свой красивый, чувственный рот, больше предназначенный для поцелуев, чем для язвительных гримас. «Не надо так о людях. Они стараются. А ты нос задираешь», – с какой-то безотчётной покорностью произносит Анна Давыдовна. Соне вдруг становится невыносимо жаль свою мать. Но не рассказывать же ей, чего стоят эти друзья. И какой у неё, Сони, печальный опыт Ярославской школы.

Впрочем, всё вроде складывалось благополучно, но на душе было неспокойно. Кто-то свыше предупреждал Соню, но она пока не понимала о чём. Но когда появилась утренняя тошнота и задержка месячных перевалила за три недели, Соня поняла, что пришла беда. Гинеколог сказал, что у неё беременность пять недель.

Соня судорожно посчитала дни, и уже не было сомнения, что ребёнок – старшего майора НКВД Свистунова.

В тот же день Соня сообщила матери о своей беременности. «Какое счастье! Ваничкин ребёнок!», – радостно воскликнула Анна Давыдовна. Но, увидев потемневшее лицо дочери, испуганно спросила: «Что? Это не Ваня?» «Мама, не спрашивай меня ни о чём. Мне надо сделать аборт», – глухо проговорила Соня. «Доченька, но аборты запрещены», – Соня не слышит этих слов матери. «Подпольный аборт это же опасно», – повторяет Анна Давыдовна. «Мама, не пугай меня, – устало произносит Соня. – Я знаю, у тебя есть знакомые гинекологи, которые делают это».

– Эта операция стоит очень дорого. Мне придётся заложить в ломбард папины золотые часы. И своё кольцо с рубином, – обречённо сообщает Анна Давыдовна.

– Вот этого делать не надо. У меня деньги есть. Поспелову платили хорошую зарплату, – в голосе дочери слышалась бесконечная усталость.

– И всё-таки что с тобой случилось? – Анна Давыдовна с сомнением смотрит на дочь.

– Мама, не мучай меня. Прошу, не мучай? – с отчаянием произносит Соня. Мать обнимает дочь. Шепчет еле слышно: «Всё пройдёт, дорогая. Всё пройдёт».

Аборт дочери делала знакомая Анны Давыдовны гинеколог Семёнова. Началось сильное кровотечение. Соня временами теряла сознание. Анна Давыдовна переводила взгляд с бледного лица дочери на испуганное лицо гинеколога. И ей становилось страшно. А после того как она услышала от Семёновой: «Я сделала всё, что могла», Анна Давыдовна позвонила другу умершего мужа, Николаю Самсонову, у которого были серьёзные связи в медицинских верхах. Впрочем, не только в медицинских. Николай был вездесущ. Уж очень не хотелось вовлекать ленинградских друзей в это дело. Ведь причастность к подпольному аборту могла закончиться для них печально. Другое дело, Семёнова – она рисковала за большие деньги. Анна Давыдовна только сказала в трубку: «Коля у нас беда». И Самсонов уже звонит в дверь. А через пару часов в комнате, где лежала Соня, сидел седовласый суровый старик, как его позже представил Николай – профессор Рихтер. Профессор попросил всех выйти. Николай обнял за плечи Анну Давыдовну, негромко произнёс: «Он творит чудеса». Гинеколог Семёнова тихо исчезла. Молча сидели в комнате. Прозвучал робкий звонок в дверь. Появилась Ольга, жена Николая. На цыпочках проследовала к дивану, где сидел её муж.

Наконец, из Сониной комнаты вышел профессор Рихтер. «Кровотечение остановлено. В случае рецидива звоните в любое время». Подал Анне Давыдовне бумажку с номером своего телефона. «Я Вам буду очень благодарна», – Анна Давыдовна обеими руками ухватилась за протянутую руку профессора. Рихтер сурово посмотрел на Самсонова. Такой же суровый взгляд брошен на Анну Давыдовну. Надменно кивнув, он покинул квартиру.

Анна Давыдовна испуганно оглянулась на Николая. Тот слегка улыбнулся: «Аня, всё нормально. И фраза: «буду, благодарна» всем понятна». Тут же заторопился: «Анечка, я побежал на службу. Оля останется с тобой». «Конечно», – торопливо проговорила его жена.

– Да, – остановила Николая Анна Давыдовна, – мой гинеколог, которая не смогла справиться с кровотечением, что с ней будет? Рихтер кому-то доложит?

– Что ты, Аня! Если твой гинеколог засветится, тогда и тебе будет несладко. Так что забудь всё как страшный сон. И забудь имя своего гинеколога.

«Да, забудешь её, если мы сидим в соседних кабинетах», – подумала Анна Давыдовна.

– А Рихтер – человек неприкасаемый. Он ни перед кем не отчитывается, – слышит она голос Николая. И короткий его смешок, – только разве перед Господом Богом.

«Чего это Коля о Господе Боге, – тоскливая мысль царапнула Анну Давыдовну, – он-то, Николай, наверняка знает, что у нас неприкасаемых нет. У него в этом деле богатый опыт. Около Жданова[24] всё время трётся». От этой мысли Анне Давыдовне стало нехорошо. Из всех друзей Николай – единственный близкий человек остался. А она так подумала о нём. Вот ведь после смерти мужа друзья как-то стали быстро забывать Анну Давыдовну. В первые дни после похорон шквал звонков был. А теперь, может и права Сонечка…

Соня лежала с закрытыми глазами. Анна Давыдовна наклонилась над дочерью. Прислушалась к её ровному дыханию. Облегчённо вздохнула. Порылась в шкафу. Достала золотые часы мужа, своё золотое кольцо с жемчугами и рубином.

– Оля, ты посидишь ещё. Я в ломбард, – крикнула она уже из коридора.

– Иди, иди, – услышала она ответ.

Денег из ломбарда не хватило. Приемщик ломбарда, явно ворюга, занизил цену почти вдвое. Видит, что у женщины безвыходное положение. Уверен, что выкупать свои драгоценности женщина не придёт. Он продаст часы и кольцо втридорога. В конверт для Рихтера пришлось добавить деньги из зарплаты. На жизнь хватит.

Деньги Анна Давыдовна передала Ольге. «Мне твой Коля сказал, какая сумма, возможно, понадобится», – проговорила она неуверенно. Ольга лишь кивнула головой. И уже в коридоре, надевая пальто, вдруг спросила: «А что с Сониным Иваном?» «Десять лет без права переписки», – тяжело вздохнула Анна Давыдовна.

В полумраке коридора она не увидела, как изменилось лицо подруги. Ольга схватила Анну Давыдовну за руку и с каким-то неподдельным ужасом проговорила: «Анечка, пойдём, пойдем на кухню. Надо поговорить».

– Оля, что ты меня пугаешь? – пытается улыбнуться Анна Давыдовна, усаживаясь на стул.

И улыбка её тут же гаснет при виде потерянного лица Ольги.

– Что? Что ты хочешь мне сказать? – почти кричит она.

– Аня, «десять лет без права переписки» – формулировка приговора, который на деле означает расстрел. Потом сообщат, что умер в лагере через два-три года после ареста.

А на самом деле тут же расстреляли. – Ольга взглянула на помертвевшее лицо Анны Давыдовны, и ей стало страшно смотреть на неё. Собравшись с силами, Ольга проговорила, – бывали случаи, когда эта формулировка соответствовала действительности. Только ради Бога, ничего не говори дочери.

Ольга ушла. Анна Давыдовна ещё долго сидела на кухне. Сил не было подняться. Непосильную ношу взвалила на неё Ольга своим откровеньем. Потом всё-таки встала, вошла в комнату дочери. Соня спала.