Вера молча давилась от слез, отец её мрачно ходил по комнате. Екатерина Петровна, сидевшая с окаменевшим лицом, вдруг вскочила и подбежала к мужу: «А Варька Воропаева, она же аптекарша. Я тебя никогда не спрашивала про неё. Но сейчас спаси своего внука. Юля, – зовёт она свою золовку, – ты же в прошлый приезд говорила, что знаешь аптеку, где работает Варвара». Константин Иванович переводит удивлённый взгляд с жены на сестру. «Ммм-да», – лишь сумел промычать он. Катя, бросив на мужа тяжёлый взгляд, какого Константин Иванович не видел никогда раньше, уходит в коридор разбирать чемоданы. А Юля уже пишет на бумажке адрес аптеки, суёт в руки брату.

«Завтра с утра пойдёшь, – и уже шепотом, чтоб не услышала Катя, – пытала меня Катенька, чтоб рассказала всё про твою Варьку. Не могла я ей отказать. И случилось это всё ко времени. Ты же знаешь, Пашка меня бросил. И я осталась с малолетним Юрочкой на руках одна».

Константин Иванович скорчил на своём потухшем лице понимающую мину: мол, прощаю тебе, сестрица, твои ненужные откровенья. Но на душе у него стало вдруг тяжко и слякотно. Возникло горькое предчувствие неожиданной потери: страшно стало за Катю.

Утром Юля уже успела сбегать в аптеку, сообщила брату: «Стоит за прилавком, можешь идти».

И вот он предстал перед ней. «Сколько же ей лет? Всё такая же гордая и красивая. Прошло двадцать пять лет. Значит, ей, вроде, лет сорок пять, – проносится в его голове. И тут что-то гаденькое, писклявое: «Сорок пять – баба ягодка опять».

Она смотрит на него холодно, с неким любопытством, как смотрят на найденную, но уже ненужную вещь.

«Да, Костя, ты уже не тот, что прежде», – говорит она. А Константин Иванович видит себя в зеркале за спиной Вари, каким-то неинтересным, пожилым мужчиной. Лысый череп. Не бритый по моде как в молодые годы, а как ни печально – лысый. Одутловатые щёки нависли складками надо ртом. И щёточки рыжеватых усов под носом. Глаза Вари вдруг заблестели, набежала предательская слеза. Она отвернулась, промокнула глаза платком. «И что же тебя привело ко мне? Беда, поди, какая случилась?» – Константин Иванович слышит как сквозь вату голос Вари. И так же как сквозь вату слышит он свой глухой голос. Он говорит торопливо, сбиваясь, о том, что умирает его внук, и что врачи не могут ему помочь. И что без лекарства сульфидин внук помрёт. Константин Иванович поднимает глаза на Варю. Видит её пронзительно-холодный взгляд. В голове его всплывает из прежних времён жуткое слово: «Ведьма». И страх, какого он не испытывал со времён Гаврилов-Яма, охватывает его. Вера что-то чиркает на листке бумаги. Подает ему. «Это мой адрес, приходи вечером после семи», – говорит она. Константин Иванович уже не видел, как Варя, забежав в крохотный кабинет, разразилась рыданиями.

Дома Константина Ивановича встречают какой-то чужой взгляд жены и испуганные глаза дочери.

«Обещала дать сульфидин. Вечером надо к ней зайти», – устало говорит Константин Иванович. Катя не спрашивает, куда зайти – в аптеку или домой.

В шесть часов Константин Иванович стал собираться. «В Ярославле тоже голодно», – не глядя на мужа, проговорила Катя. Она вываливает в полотняный мешок кастрюлю только что сваренной картошки. Из своей шкатулки вынимает деньги, протягивает их мужу. «Возьми, это наши последние. Юля нам поможет», – произносит она. «Почему последние, – угрюмо спрашивает Константин Иванович, – а моя зарплата?» «Ты что забыл? Мы отдали её перед отъездом из Ленинграда Наденьке», – Катя тяжело вздыхает.

Константин Иванович стоит перед дверью Варвары. Лишь тронул дверной звонок, дверь тут же открылась. Константину Ивановичу даже показалось, что Варя ждала его за дверью. Молча вошли в комнату. Шёлковый абажур над столом. Скромная мебель. Ничего от отца-купеческого. Лишь изразцовый камин. Константин Иванович вспоминает, что в ленинградской квартире старшей дочери тоже был камин, но топить его было немыслимо, всё тепло уходило в трубу. Поставили круглую печь до потолка.

Он машинально подошёл к камину, потрогал его блестящие синие плитки. Спросил: «Зимой топишь? Не дорого?» Сам удивился своему дурацкому вопросу. Варвара лишь пожала плечами. «Да, да. Я понимаю», – как-то суетливо проговорил Константин Иванович. Молча уселись за стол.

«Вот», – сказала Варя и подала гостю пакетик с лекарствами. Константин Иванович вдруг вспомнил слова врача ленинградского поезда, Иллариона Евграфовича, о пломбах на аптечных сейфах и о законах военного времени. И ему стало тревожно. Он кладёт на стол пачку денег. Говорит: «Я знаю, чего тебе это стоило. Возьми, пожалуйста». Подобие улыбки мелькнуло на красивых губах Вари. «Мне это ничего не стоило, – слышится голос Вари. – Не надо бы тебе этого говорить, но чтоб ты был спокоен: мой нынешний мужчина – работник НКВД». От этих слов Константину Ивановичу стало не по себе. И не потому что «её мужчина» из НКВД, а потому что есть этот мужчина. В голове его мелькнула трезвая мысль: «Столько лет прошло». Варя заметила, как изменилось лицо гостя. Усмехнулась. «Ну, что ж. За негаданную встречу», – произнесла она.

Достала склянку из буфета, пояснила: медицинский спирт. Смешно сморщила свой красивый лоб: «Только с закуской у меня туговато. Капуста квашеная…» – «Вот-вот», – вовремя вспомнил о вареной картошке Константин Иванович, и высыпал ее из своей котомки.

«Катерина подсуетилась, – как-то не по-доброму улыбнулась хозяйка, – что ж, поджарим вашу картошку. Подсолнечное масло вчера по карточкам выдали».

Спирт, хоть и разбавленный водой, ударил в голову. И язык развязался, наверное, не к месту. «Слышал, у тебя ребёнок был», – вдруг вырвалось у Константина Ивановича.

Он видит, как потемнело лицо Вари, будто, вмиг время набросило ей ещё десять лет.

«Хочешь взглянуть?», – глухо произносит она. Из буфета, где стояла склянка со спиртом, достаёт фотографию, протягивает гостю. В душе Константина Ивановича словно опрокинулась огненная лава: с фотографии смотрел на него юноша в форме бойца красной армии. И лицо… Константин Иванович узнает себя, двадцатилетним. Те же чёрные брови, длинные ресницы, тот же взгляд, перед которым таяли Гаврилов-Ямские девицы. Он смотрит растерянно на Варю и слышит её голос: «Да, это твой сын». «Сколько ему лет?» – шепчет он. «В этом году было бы двадцать шесть», – слышит он в ответ. Мелькнула пронзительная мысль: «Да, пятнадцатый год». Спохватившись, спрашивает: «Почему ты говоришь: было бы?» «Потому что он убит в этом августе под Киевом», – сухие глаза Вари смотрят куда-то в пространство и, похоже, не видят Константина Ивановича. А он встаёт, проходит тёмным коридором до двери. Толкает её. Дверь не заперта. Где-то за своей спиной слышит голос Вари. Но слов он разобрать не в состоянии.

Уже подходя к дому, Константин Иванович в кармане своего пиджака обнаружил пачку денег, предназначенную Варваре. Дома он протянул жене пакет с лекарствами. Деньги положил на стол. Катя кинулась, было, с объятьями к мужу. Но, взглянув на опрокинутое лицо Константина Ивановича, испуганно отпрянула. «Что случилось?» – проговорила она. «Ничего», – отрешённо произнёс Константин Иванович, – я пойду, лягу». Он лежал на кровати, думал: вот придёт Катя, надо будет ей объяснять. И неотвязная мысль, как молотом по голове: «Мой сын погиб под Киевом».