Как относительно Тиуновского святилища, так и Бушанского рельефа мы не можем определенно сказать, какому именно дереву поклонялись изображенные на нем персонажи. Точно также и средневековые источники подчас просто говорят о поклонении наших предков деревьям, не конкретизируя объекты их культа. Как из письменных источников, так и из данных фольклора мы знаем, что дуб соотносился с Перуном и, следовательно, в языческую эпоху деревья могли быть связаны не только с богинями, но и с богами. Следы подобного разделения деревьев на «мужские» и «женские» прослеживаются до недавнего времени. Как отмечают Л.Н. Виноградова и В.В. Усачева, береза несет ярко выраженную женскую символику в противоположность дубу: украинцы для лечения детских болезней носили девочек к березе, а мальчиков – к дубу; соответственно оба этих дерева символизировали в обрядовых приговорах при сватовстве невесту и жениха («у вас есть береза, а у нас дуб…»). Чтобы иметь в браке больше мальчиков, чем девочек, гуцулы Закарпатья практиковали такой обряд: молодая при выходе из церкви смотрела в сторону леса и говорила: «Все в лесу дубы, лишь одна береза».

Поскольку приведенные выше данные убедительно показывают связь березы с женским божеством, рассмотрим подробнее связанные с нею представления, тем более что на Руси она пользовалась особым почитанием. Как отмечают лингвисты, славянское название березы не только восходит к эпохе индоевропейской общности, но и изначально связано с понятиями «светиться», «блестеть», а в метафорическом значении с понятиями «ритуальной чистоты» и «невинности»411. «Повидимому, – писал в свое время Д.К. Зеленин, – некогда излюбленными тотемами предков восточных славян служили деревья, в частности береза»412. Весной она распускалась первой из деревьев, целебные и тонизирующие свойства ее сока были известны издревле, березовые дрова горят особенно жарко, выделяя больше тепла по сравнению с другими деревьями, наконец, из коры березы изготавливались многочисленные предметы обихода и лапти. Все это объясняет то, что береза стала символизировать расцветающую весеннюю природу и пользоваться особым поклонением. Одним из проявлений этого было то, что у ряда славянских народов месяц март был назван в честь этого дерева: укр. березозол, чеш., словац. brezen, венд. brazen, лит. birzelis413. Это особенно показательно в свете того, что в древности как на Руси, так и у других индоевропейских народов новый год начинался именно в марте и береза, таким образом, символизировала начало годового цикла. Кроме того, как было показано выше, в южнославянской традиции именно с олицетворявшим март женским персонажем был связан архаичный сюжет об инцесте. В русских народных песнях береза сулит счастье и богатство:

Д.К. Зеленин приводит многочисленные примеры почитания этого дерева, сохранившиеся подчас до начала ХХ в.: «Русские в районе Тотьмы считали несчастным для стройки то место, где прежде росли березы – очевидно потому, что рубка или корчевка растущих берез считалась запретною, «грехом». В районе Сольвычегодска русские не пользовались березовыми дровами, предпочитая им сосновые и еловые, – хотя эти последние считались естественно худшими по сравнению с березовыми… Русские на Алтае считали грехом пить березовый сок: «все равно что блуд творить»; верили, что если сок березы прольется из дерева на снег, то он окрасится в кровавый цвет»415. Понятно, что перечисленные запреты не были повсеместными, однако они указывают на восприятие березы как живого существа. «Вообще березу, в противоположность осине, иве, бузине и некоторым другим деревьям, русские и белорусы считали «хорошим деревом», которое приносит человеку лишь одно добро»416. Для получения богатого урожая злаков березовые ветки втыкали в поле, а для того, чтобы «велись» кони, полено этого дерева закапывалось под порогом конюшни.

Завивание (заламывание) березки было основой троицко-семицких обрядов у русских, у которых он был распространен почти повсеместно. Как отмечают этнографы, при завивании березки в семик девушки кумились, как бы становясь друг другу кровными родственниками, а развивая их, раскумлялись. Анализируя смысл этого обряда, В.К. Соколова отмечает: «Кумовство на семик, как можно думать, действительно восходит к обрядам родового общества. (…) Это, скорее всего, было принятие в род, признание им полноправными членами девушек, достигших брачного возраста, своего рода инициация, показывающая, что они готовы к браку. Кумовство-посестримство скрепляло половозрастной женский союз.

Производились эти обряды в начале лета, начинавшегося расцвета природы, от нее уже ждали плодов. Девушка, достигшая половой зрелости, также должна была стать женщиной. Это подчеркивало и сбрасывание венка – символа девичества (позже это стало гаданием – выйдет ли девушка замуж). (…) Тот факт, что завивание березы и все действия при этом производились раньше в некоторых местах девушками тайно, иногда под руководством пожилой знающей женщины, как будто подтверждает предположение, что в основе это было инициацией. Когда эти действия вошли в состав русской троицкой обрядности, их первоначальный смысл был давно забыт, остались лишь некоторые действия, которые были трансформированы в соответствии с основной идеей празднества – культом дерева, подчинены ей»417. При этом исследовательница отмечает, что отсутствие этого обряда у украинцев, белорусов в северных русских областях показывает, что отдельные элементы вошли в него сравнительно поздно, когда праздник Купалы у русских утрачивал свое значение. Хоть ареал распространения данного праздника и свидетельствует в пользу предположения исследовательницы, однако «Слово Исайи пророка о поставляющих вторую трапезу Роду и рожаницам» уже осуждает одно из его ключевых действий: «Волсви и еретицы и богомѣрскии бабы кудесницы и иная множайшая волшебствуютъ, и березки подвязываютъ и вѣтвие сплетают, живъ (да жив) боудетъ члвкъ того лѣта… и съ робятъ первыя волосы стригутъ и бабы каши варятъ на собрание рожаницамъ…»418 В челобитной 1636 г. вновь осуждаются явно языческие обряды, совершавшиеся на «семик»: «В семый четверток по пасце собираются жены и девицы под древа, под березы и приносят яко жертвы: пироги и каши и яичницы и, поклонясь березам, учнут песни сатанинские, приплетая, пети и дланми плескати и всяко бесятся»419.

Изучавший этот же обряд Д.К. Зеленин изначальный его смысл видел даже не в заключении половозрастного союза, а в заключении союза с самим деревом: «Древнейший смысл этого элемента мы усматриваем в заключении союза, в «кумовстве» с духом дерева, после получившим у русских новый конкретный образ русалки. Память об этом сохранилась в наименовании семицкой березки «кумой» и в словах белорусской обрядовой песни: «Покумилася (девица) с белой березонькой»420. В обряде кормления дерева, превратившегося впоследствии в обычную совместную трапезу девушек под деревом, этот ученый видел важнейший из сохранившихся моментов заключения союза с деревом-тотемом. Характеризуя весь комплекс приуроченных к Семику обрядов, исследователь приходит к выводу: «Этот специфично женский характер всего семицкого ритуала дает нам право относить развитие его к эпохе матриархата. С такой хронологией согласуется и ярко выраженный коллективистический характер всего ритуала в его более первоначальной форме, когда кормят березку продуктами, собранными от всех участниц, когда на березке завивают «мирское кольцо» венок, когда обрядовое дерево бросают в общий для всех источник питьевой воды (а не в частные колодцы)»421. По поводу этого заключительного действа семицкого ритуала В.К. Соколова отмечает: «Исконным смыслом потопления березки и было заклинание на дождь. Орошенная, погруженная в воду зелень должна была обеспечить растительности необходимую влагу на весь период ее роста. Эта функция особенно ясно выступает в обычае потопления березки или соломенной куклы во время проводов весны, слившихся с проводами русалок»422. Г.Г. Шаповалова также отмечала, что обряды с весенней древесной зеленью выражали стремление взять силу плодородия у расцветающей березы и передать ее засеянным полям. Л.Н. Виноградова приводила пример, когда в Дмитровском крае считали, что оставленная во ржи троицкая березка охраняет поле от града, заморозков и червей. «Близ Углича игра с разукрашенной березкой и яичницей применяется к гаданью на урожай ржи, так как березку ставят среди озимого поля, а яичницу едят не иначе, как бросая через голову часть ее и целые яйца в рожь, «чтобы она, кормилица, лучше уродилась» («колосок рожки уродился с ложку, а комелек рожки со Христову ножку»). Затем… завивают венки на себя, на родителей, на жениха или просто на знакомых…»423 В Люблинском воеводстве Польши по веткам березы, поставленным в воду, девушки гадали о замужестве.