Определенные данные о характере этой богини может дать и этимология Мокоши. Посколько Мокшей называется правый приток Оки, а одна из групп мордвы точно также называется мокшей, такие известные дореволюционные исследователи славянского язычества, как Н.М. Гальковский и Е.В. Аничков, вслед за П. Строевым предполагали финское происхождение имени славянской богини. Однако против финской гипотезы говорит как наличие данного имени у других славянских народов, которые явно не могли заимствовать его от мордвы, так и более детальное изучение финно-угорской мифологии: «Современные исследования дохристианских верований мордвы показали, что в ее пантеоне никакого божества под именем Мокошь не существовало. У мордвы, как и у марийцев, система топонимов обычно двучленна. Первая часть теонима обозначает ту или иную стихию природы, а вторая – женщину, мать (морд. и мар. ава)»470. Никаких следов Мокоши не было обнаружено и у других финно-угорских народов, что окончательно доказывает полную несостоятельность «финской» гипотезы. Однако это обстоятельство ни в коей мере не отменяет сделанного наблюдения о явной схожести имени славянской богини, притока Оки и самоназвания части мордвы и ставит перед исследователями вопрос, имеется ли между этими именами какая-либо действительная связь или это случайное созвучие.

Л. Нидерле и филологи В.И. Даль и М. Фасмер выводили ее имя от славянского корня мок, мочить, мокрый. В качестве родственных слов Фасмер называет др. – инд. makhas — «богатый, благородный», также «демон», и греч. µαχλοζ – «похотливый, буйный»471. По мнению Г. Ильинского, на связь с прядением указывала и этимология имени богини, родственной как русск. мошна, так и лит. maktyti – «плести», что свидетельствует о том, что Макошь имела отношение как к пряже, так и к «связыванию» вообще и «к связыванию половыми, брачными узами», в частности. Рассматривая имя этой богини как эпитет, Г. Ильинский отмечает, что «Mokosa первоначально была лишь эпитетом какой-то богини, которая на древнеславянском Олимпе играла роль покровительницы и полового совокупления и вообще брака. (…) Итак, основным смыслом слова Мокошь была «связывающая, сплетающая»472. Этот же исследователь предположил, что имя Сивы, одной из богинь полабских славян, надо читать как Шива, т. е. «швея». Л. Нидерле также считал Мокошь покровительницей брака подобно древнегреческой Афродите473. По иному понимает эту этимологию Б.А. Рыбаков, которую, к тому же он трактует двояко. С одной стороны, он ее связывает со словом «къшь» или «кощь», обозначающим «жребий» или «судьбу». С другой стороны, этот же корень используется в словах, обозначающих различные емкости для зерна, что дало исследователю основание трактовать эту богиню как «мать урожая», а так же жизненных благ и изобилия474. Н.Р. Гусева сопоставила ее имя с санскритским корнем muc– «освобождать, отпускать, покидать, выливать (позволять течь), умирать» и производным от него понятием meksha, имеющим значение «освобождение, развязывание, проливание, утекание, смерть». Исследовательница считала, что данные значения во многом перекликаются с функциями Мокоши, известными по славянской традиции: «Круг понятий, семантически связанных с корнем muc– охватывает в санскрите представления о ночи (moki «ночь», «освободительница»), и наименование сока растений, и самих растений (в том числе волокнистых, используемых для прядения, в частности хлопка)»475. В.В. Иванов и В.Н. Топоров подвергли гипотезу Н.Р. Гусевой уничижающей критики, заклеймив ее как «элементарно безграмотную этимологию» (эту же характеристику они отнесли и к гипотезе Б.А. Рыбакова), которая должна быть отвергнута476. Следует признать, что с филологической точки зрения предложенные Н.Р. Гусевой параллели действительно далеко небезупречны, однако направление поисков ей было выбрано, на мой взгляд, верно. Со своей стороны укажу санск. moksha – «избавление», «освобождение»477, которое гораздо точнее соответствует имени Мокошь, нежели корень muc-. Уже в Древней Индии это понятие воспринималось в отвлеченном плане, в том числе и как «окончательное спасение души», а одна из книг индийского эпоса «Махабхараты» носит название «Мокшадхарма», т. е. «основа освобождения». Ниже будет рассмотрено, насколько оправдано подобное сближение. Необходимо отметить, что предположение о связи имени славянской богини с данным санскритским термином является единственной гипотезой, объясняющей появление однокорневого названия у мордвы. Специально занимавшийся этим вопросом Н.Ф. Мокшин пришел к следующему выводу: «На наш взгляд, теоним Мокошь, санкскритский термин Moksha, гидроним и этноним Мокша так или иначе восходят к общему индоевропейскому источнику. (…) Среди индоевропейских гидронимов, воспринятых финно-уграми Поволжья, был, видимо, и гидроним Мокша, от которого уже значительно позже возник соответствующий этноним, обозначивший одну внутримордовскую этническую общность, расселенную в бассейне реки Мокши»478. Данный вывод тем более обоснован, что название целой группы финно-угорских народов в этом регионе, таких как удмурты, мари и мордва, образовано от заимствованного ими индоевропейского корня mer-, ср. санск marta – «смертный человек»479, что свидетельствует о сильном индоиранском влиянии на них в древности.

Таким образом, приведенные данные показывают, что Мокошь была связана с влагой вообще, реками в частности, являлась богиней любви, в ряде случаев ассоциировалась с верхом, имела отношение к прядению и стрижке овец и, что опирается лишь на трактовку Б.А. Рыбакова первого слова ее имени как ма-, была связана с урожаем и понятием судьбы. Поскольку образ Мокоши весьма тесно был связан как с водной стихией, так и с прядением, отметим, что семантическая связь между этими, казалось бы совершенно разнородными началами, возникла еще в индоевропейский период и отчетливо фиксируется на уровне языка. Так, например, русское слово волна одновременно обозначает как волну реки, так и волну шерсти; древнехеттскому названию реки Hulana в этом же языке соответствует hulana – «шерсть» и hulali – «веретено»; лит. vilna «шерсть» и многочисленные названия рек типа Vilnele, Vilnia480. Следы этой древней семантической связи проявлялись и в зафиксированных сравнительно недавно различных обрядах, связанных с ткачеством: «Протянув нити основы в ниты, быстро отрезали узелок и бросали его в огонь или реку, чтобы также быстро ткалось, как горит или плывет узелок… Начиная ткать, отрезали несколько нитей с навоя и бросали их в ручей, чтобы работа так же быстро шла, как нити плывут по воде…»481

Помочь реконструировать образ этой славянской богини нам помогут данные народного православия, в котором восприятие одной святой удивительно перекликается с тем, что мы выяснили о Мокоше. Речь идет о св. Параскеве, в народе прозванной Пятницей. Согласно ее житию, она родилась в годы царствования императора Диоклетиана в малоазиатском городе Иконий в семье богатого сенатора и с ранней юности посвятила себя аскетической жизни. Родители будущей святой особо почитали день крестных страданий Христа – пятницу, потому и назвали родившуюся дочь Параскевой. Когда начались Диоклетиановы гонение на христиан, Параскева была схвачена, претерпела жестокие мучения и была казнена именно в пятницу, подобно самому Христу. Хоть ее культ пришел на Русь из Византии, исследователи достаточно давно обратили внимание на некоторые особенности его распространения: «Как это ни странно, на почве самой Византии, т. е. если иметь в виду Константинополь и то, что с ним ближайшим образом было связано, культ Параскевы почти не встречается. Почитание Параскевы было распространено на периферии Византии: например, в славянских странах на Балканах – Болгарии и Македонии. (…) Характерно, что в Солуни церковь Параскевы построена (по преданию) на месте храма Венеры, т. е. той античной богини, по имени которой назван был пятый день недели…»482 Таким образом, вполне вероятно, что на Руси культ Пятницы появился уже отчасти славянизированным и это безусловно облегчало включение в него тех или иных элементов языческих верований.