Еще одним распространенным представлением, относимым к различным деревьям, было представление о них как о покровителях брака, а в христианский период они в ряде случаев замещали попа, осуществлявшего церковное венчание. Это указывает на то, что дерево или куст играли большую роль в языческих брачных обрядах, пережитки которых сохранились до XIX–XX вв. У раскольников в Витебской губернии это происходило следующим образом: «Здесь молодой парень, условившись с девушкой… уходил с нею с кирмаша (народной сходки или игры. – М.С.), сажал ее на сани и отправлялся в лес, объезжал там три раза около заветного дуба или священного озера (в Люцинском уезде), и тем оканчивалось совершение брака»440. Поморские старины так рассказывают о браке Василия Чурильевича и Снафиды Давыдовны:

Разин, захватив власть на Дону, запретил богослужение в православных храмах и желающих вступить в брак приказал венчать около верб442. Отголоски этих представлений отразились в выражении «венчаться у ракитового куста», а также в распространенном в Болгарии и Сербии обычае, согласно которому похищенную девушку уводили в лес, куда потом приводили и священника.

В завершение следует остановиться на одном восточнославянском сказочном сюжете, в котором оказались связаны воедино некоторые рассмотренные нами идеи и образы. Речь идет о сказках типа «Буренушка» или «Крошечка-Хаврошечка». В первой речь идет о том, что после смерти матери остается дочь, отец которой женится на ягишне, во второй – как после смерти родителей сиротку берут в чужую семью и обременяют разной работой. «Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обнимет свою рябую корову, ляжет к ней на шейку и рассказывает, как ей тяжко жить-поживать: «Коровушка-матушка! Меня бьют, журят, хлеба не дают, плакать не велят. К завтрему дали пять пудов напрясть, наткать, побелить, в трубы покатать». А коровушка ей в ответ: «Красная девица! Влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь – все будет сработано». Так и сбывалось. Вылезет красная девица из ушка – все готово: и наткано, и побелено, и покатано. Отнесет к мачехе; та поглядит, покряхтит, спрячет в сундук, а ей еще больше работы задаст. Хаврошечка опять придет к коровушке, в одно ушко влезет, в другое вылезет и готовенькое возьмет принесет». Корова в данных сказках наделяется чудесными свойствами Сивки-бурки, волшебного помощника героя-мужчины, обеспечивающего его всем необходимым. Заподозрив неладное, мачеха по очереди посылает трех своих дочерей Одноглазку, Двуглазку и Триглазку проследить за сироткой. Когда последняя рассказывает ей о чудесной корове-помощнице, она тотчас велит мужу ее зарезать. «Побежала Хаврошечка к коровушке: «Коровушка-матушка! Тебя хотят резать». – «А ты, красная девица, не ешь моего мяса; косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их рассади и никогда меня не забывай, каждое утро водою их поливай». Хаврошечка все сделала, что коровушка завещала; голодом голодала, мяса ее в рот не брала, косточки каждый день в саду поливала, и выросла из них яблонька, да какая – боже мой! Яблочки на ней висят наливные, листвицы шумят золотые, веточки гнутся серебряные; кто ни едет мимо – останавливается, кто проходит близко – тот заглядывается.

Случилось раз – девушки гуляли по саду; на ту пору ехал по полю барин – богатый, кудреватый, молоденький. Увидел яблочки, затрогал девушек: «Девицы-красавицы! – говорит он. – Которая из вас мне яблочко поднесет, та за меня замуж пойдет». И бросились три сестры одна перед другой к яблоньке. А яблочки-то висели низко, под руками были, а то вдруг поднялись высоко-высоко, далеко над головами стали. Сестры хотели их сбить – листья глаза засыпают, хотели сорвать – сучья косы расплетают; как ни бились, ни метались – ручки изодрали, а достать не могли. Подошла Хаврошечка, и веточки приклонились, и яблочки опустились. Барин на ней женился, и стала она в добре поживать, лиха не знавать»443. В первой сказке сиротка таким образом выходит не за барина, а за Ивана-царевича.

Как видим, в данном типе сказок оказался объединенным целый ряд сюжетов, генетическая связь которых с эпохой матриархата была показана выше. Это и облик коровы, который может принимать благодетельное женское существо, притом коровы, наделенной чудесными свойствами, выполняющей за сиротку всю ее работу. Когда происками злой мачехи эту корову убивают, она не погибает, а превращается в дерево, что соответствует как образу богини-дерева, так и представлениям о пребывании душ умерших на деревьях. В награду за соблюдение установленных коровой перед смертью запретов чудесная яблоня вознаграждает сиротку замужеством с барином или царевичем, не позволяя дочерям мачехи дотянуться до своих плодов и опуская их в руки героине. Связь дерева с бракосочетанием также была рассмотрена в данной главе. Таким образом, данный сказочный текст в сконцентрированной форме доносит до слушателя целый ряд мифологем эпохи матриархата, причем самыми главными из них являются внутренняя связь и взаимозаменяемость образов чудесной коровы и чудесного дерева, показывающие, что оба они в древности соотносились с образами сверхъестественного женского персонажа.

В первой главе мы уже отмечали, что Мокошь является единственной отечественной богиней, о которой упоминает древнерусская летопись, что, безусловно, указывает на то, что ее культ был самым распространенным у восточных славян по сравнению с культами других богинь. Летопись лишь зафиксировала ее имя, однако она также неоднократно упоминается и в древнерусских поучениях против язычества. Так, «Слово Иоанна Златоуста о том, как поганые веровали идолам», говоря про языческие верования славян, констатирует у них наличие нескольких групп женских божеств: «И начаша жрети молнии, и грому и солнцю и лунѣ. А друзии перуну, хоурсу, виламъ и мокоши, оупиремъ и берегинямъ, ихже нарицають три девять сестрениць…»444 Итак, из этого текста мы видим, что вместе с богиней Мокошью упоминаются вилы, лесные русалки в южнославянском фольклоре, и уже знакомые нам берегини. Показательно, что в то время как вилы и берегини упоминаются во множественном числе как определенный класс существ без какой-либо индивидуации, Мокошь всюду называется уже по имени и в единственном числе, что вновь указывает на то, что ее культ на Руси был наиболее развитым по сравнению с культами других сверъестественных женских персонажей. Как отметил Б.А. Рыбаков, она также была изображена и на Збручском идоле, занимая на нем главенствующее, как будет показано ниже, положение.

«Слово св. Григория о том, како первое погани суще языци кланялись идоломъ» констатирует: «тѣмъ же _бгмъ требоу кладоуть и творять. и словеньскыи языкъ. виламъ и мокошьи. дивѣ.пероуноу. хърсоу. родоу и рожаници. оупиремь и берегынямъ»445. Далее «Слово» с горечью описывает современное ему положение дел: «нъ и ныня по оукраинамъ ихъ молятся проклятому богоу ихъ пероуноу хърсоу и мокоши и виламъ. нъ то творять акы отай. сего же не могутся лишити наченше въ поганьствѣ.даже и доселѣ»446. Еще более непримирим создатель «Слова некоего христолюбца и ревнителя по правой вере»: «И се крстыянинъ не мога терпѣти крстыянъ двоевѣрно живущих вѣроюще в перуна и хорса и въ мокошь и в Сима и въ Рыла и въ волы (вилы) их же числом 30 сестрѣниць»447.