Зато после аварии, в которую попала Эми, он буквально расцвел. Всегда был полон добрых слов и выражал фальшивое сочувствие. Но Эми чувствовала его злорадство. Старшая сестра наконец-то заняла подобающее место – в инвалидном кресле. Теперь именно он будет заботиться о семье, покупать подарки и сядет, как и положено, во главе семейного стола рядом с отцом.

Но он не рассчитывал на решимость Эми подняться над своей инвалидностью, и когда она отсудила миллион за ущерб, брат решил, что заслужил в нем долю. Как и вся семья. В конце концов, разве они не приносили жертвы ради успехов Эми?

И в первый раз в жизни Эми восстала против него. Ей нужны были эти деньги, чтобы снова встать на ноги, если не в буквальном смысле, то в метафорическом. Он что, не понимает, как дорого обходится инвалиду способность вести нормальную жизнь?

Это привело к возникновению трещины в семейных отношениях, и Эми переехала из китайского квартала в великолепное одиночество старого склада специй в Бермондси. Родные навестили ее только однажды, всей семьей, и в их завистливых глазах горела обида на все, что они видели. И больше они не возвращались. Так великолепное одиночество Эми превратилось в не очень великолепное одиночество, пока в ее жизнь не вошел Джек.

Бедный Джек. Она думала о том, что сейчас он где-то там, в ночи, сосредоточился на убийстве, хотя вряд ли его раскроет, изо всех сил стараясь не думать о сыне, которому уделял слишком мало внимания. Но он понял это слишком поздно, и теперь уже ничего не изменишь.

Она выгнула спину дугой, чтобы потянуть мышцы, и попыталась изменить положение в кресле. Она слишком долго в нем просидела. В местах соприкосновения мышцы начали ныть. Нужно лечь в кровать и дать телу отдохнуть. Но она не могла отделаться от мысли, что Макнил до сих пор на улицах города. Ей хотелось быть наготове, если она ему понадобится, когда в семь часов он закончит работу в полиции. Она решила, что душ снимет боль. Как минимум поможет не заснуть и остаться бодрой.

* * *

Сначала Пинки услышал звук подъемника у лестницы, а потом увидел девушку. Он уже обыскал ее спальню, в уверенности, что гул подъемника предупредит его заранее. Пинки услышал ее голос с мансарды и сначала решил, что она не одна. Но когда прислушался и разобрал слова, то понял, что звучит только один голос. Видимо, она разговаривала с кем-то по телефону. Откуда ему было знать, что она говорит с девочкой, чью плоть на его глазах срезал с костей мистер Смит?

А теперь из наблюдательного пункта в гардеробной, прижавшись к щели в дверце, он впервые хорошо ее рассмотрел. У него почти перехватило дыхание. Она была прекрасна. Маленькая и хрупкая, такая уязвимая с бесполезными ногами. Она сидела в подъемнике слегка на боку, с закрытыми глазами и сложенными на коленях руками. Что-то в безмятежности ее позы привлекло Пинки, больно кольнуло в самое сердце. Каким-то странным образом она напомнила ему мать.

Безмятежность была основополагающей чертой его матери. Почти дзен-буддистский фатализм позволял смиряться со всеми булыжниками, которые швыряла в нее жизнь. И Пинки вспомнил, как в ту ночь, сидя в чулане под лестницей, впервые услышал ее крик. А с воспоминаниями пришла и знакомая дрожь. И тогда темень гардеробной вызвала у него клаустрофобию, начала душить. Пришлось тщательно контролировать дыхание, иначе Эми могла бы его услышать. Он не хотел ее убивать. Пока что.

Пинки смотрел, как она перебирается на кресло у подножия лестницы, и вслушивался в визг электромотора, когда Эми подъехала к ванной.

Услышав третий или четвертый крик матери, он наконец-то собрался с духом и в панике открыл дверь. Ему было всего десять, еще даже не подросток. Они находились на кухне. Мать лежала на полу, а мужчина сверху, сжимая ей горло, матерясь и приказывая заткнуться. Он пару раз ударил ее, раскроив губу, и она морщилась от боли, белые зубы вымазались в крови. Одежда на ней была порвана, живот обнажен, одна грудь вывалилась из лифчика. Пинки не понимал, что именно происходит, знал лишь, что этот мужчина делает больно его матери. Он действовал не раздумывая, автоматически. Прыгнул мужчине на спину и яростно вцепился ему в волосы, заорав, чтобы отпустил его мать.

Мужчина ошалело развернулся и сбросил мальчика со спины. Он с удивлением понял, что они не одни. Пинки упал, стукнувшись головой о дверной косяк, на мгновение оглушенный, в глазах вспыхнули искры. И снова услышал материнский крик, теперь совершенно безумный. А мужчина ревел и душил ее, заглушая крики. Пинки увидел, как яростно дергаются ее ноги, когда она пыталась вздохнуть, голые пятки сучили по полу. Пинки каким-то образом удалось снова подняться и проковылять до кухонного стола. Там стояла подставка с ножами. С тех пор он каждую минуту своей жизни сожалел, что не сделал этого быстрее. Не встал на тридцать секунд раньше. Тогда его мама еще была бы жива. Но когда он со всей силы вонзил хлебный нож мужчине между лопатками, она уже умерла, а его собственная жизнь безвозвратно изменилась.

Пинки осел по стене темной гардеробной и обхватил колени руками, притянув к груди. Он ненавидел эти воспоминания, всегда пытался зарыть их поглубже, спрятать, но в темноте они постоянно возвращались. Он пытался остановить рыдания, но все равно чувствовал на щеках горячие слезы. Ему хотелось закрыть глаза. Хотелось отбросить эти видения и мягко погрузиться в параллельный мир, где каждую ночь мать перед сном нежно целовала его в лоб и шептала: «Спи крепко, малыш».

Когда он наконец-то взял себя в руки, утихомирил дыхание и вытер слезы с лица, то услышал журчание душа из ванной. Он снова привалился к стене и глубоко вздохнул. Пока она в душе – идеальный момент.

Он медленно открыл дверь и выскользнул на лестничную площадку. Дверь ванной была приотворена, и Пинки видел поднимающийся в холодном электрическом свете пар, похожий на рассветный туман зимним утром. Он пересек холл и замер у двери, медленно наклонившись к щелке, через которую заглянул внутрь.

В душе было сделано приспособление, чтобы Эми могла держаться, почти стоять. Через пар и текущую по стеклу воду Пинки видел, что она голая, под горячими струями воды кожа порозовела. Он заметил розовато-коричневые круги сосков, черный треугольник между ног и тут же отпрянул в смущении. Однажды он видел мать обнаженной в душе. Он забрел в ванную случайно и стоял почти минуту, наблюдая за ней, пока она его не видела. И наконец она заметила его и закричала, ругая за подглядывание. «Ах ты, мерзкий мальчишка». Она редко повышала голос, и это был один из тех немногих случаев, с тех пор он не мог смотреть на обнаженную женщину, не чувствуя вины.

Он развернулся и поспешил обратно через лестничную площадку и вверх, ступая быстро, но осторожно. Прямо на мансарду. На верхней ступени лестницы он быстро осмотрел огромную гостиную, пока взгляд не упал на компьютер. На экране сменялись одна за другой фотографии скринсейвера, пейзажи с холодной синевой на зелень тропического леса, туманную и влажную. Пинки сел за стол и тронул мышку. Скринсейвер исчез, уступив место окну с диалогом – Эми и Сэм. Мигающий курсор, последние настойчивые вопросы Эми. «Сэм, вы еще там? Сэм? Поговорите со мной!» Пинки мысленно улыбнулся и заметил иконку адресной книги на панели внизу экрана. Он щелкнул по иконке, и открылась адресная книга. Он набрал: «Беннет». И тут же появился адрес: Том Беннет, Фулэм, Парфри-стрит, 1, квартира 13А. Как удачно. Но не для Тома. Или Гарри.