Не обращая внимания на то, как его тело жжет мои руки, я таил надежду вырвать из поганца ровность линий, изуродовать силуэт.

Он ворочался подо мной, будто змей. Ярость небесных чернил не ведала границ — лев будто чуял во мне демона и желал расправиться. Легкий, если поднимать, он оказался до невозможного тяжелым, когда пытался бить.

Каждый его промах я воспринимал как маленькую победу. Каждое мое маленькое поражение грозило взорваться волной дикой боли, застилая глаза красной пеленой.

Ему было плевать на мое умение заставлять нервные окончания противника дрожать от одного лишь касания — демоническое заклинание проходило сквозь него, не оставляя и следа.

И все же я был сильнее его.

Едва почуяв, что победа верхом на инициативе выскользнула из его лап, он взвился, будто вихрь. Смерч клыков и камней отбросил меня в сторону, оставляя на теле каскад царапин и порезов. Кровь из моих жил, казалось, готова была окрасить белоснежность полов храма. Лев, обдав меня благостью золотого сияния, брызнул искрами в глаза, заставил попятиться и вспорхнул. Словно только что изгнанный из одержимого бес, с ревом он устремился прочь. Камнем врезался в витраж — не выдержав, тот хрустнул, разноцветным дождем осколков обрушившись вниз.

Словно на что-то надеясь, подчиняясь одним лишь рефлексам, я выхватил «Подбирина» из кобуры, что было сил дернул спусковой крючок, но ничего не случилось — я и забыл, что двое-из-ларца заблокировали мне такую возможность.

Вами получено достижение!

«Что написано пером...»

Обратить написанное святыми чернилами в священного зверя.

Награда +1 очко способностей.

Получен опыт: 300 единиц...

Я заковылял в сторону так и не пришедшей в себя Слави, чуя, как меня покидают последние силы.

Суета любила образ сладких снов. Удерживаясь на грани лютого бреда, она вот-вот собиралась ухнуть в откровеннейший и постыдный абсурд.

Надо мной звучал гомон голосов. Хрипел Кондратьич, но его болтовня казалась непереводимым собачьим рычанием. Другой голос звенел, словно колокольчик в руках сиротки. Остальные звуки спешили смешаться в единое, блеклое, ничем не отделимое от белого шума месиво.

Я открыл глаза, когда меня похлопали по щекам. Благость сна сменилась обидой и желанием воздать по заслугам тому наглецу, что осмелился на подобную глупость.

Встал рывком и тотчас же об этом пожалел — лицо едва не взорвалось. Боль — острая, мерзкая и скользкая — была повсюду. Во рту вместо языка, казалось, была заполненная песком варежка.

— Лежи, — властно велела мне оказавшаяся рядом девчонка. Поначалу я принял ее за светлый образ Майи, в очередной раз латающей мои раны. Понял свою ошибку, лишь когда разглядел золотистые, блестящие на тусклом свету локоны.

Кондратьич подскочил ко мне, что ужаленный, подхватил за спину, но надавил ладонью на грудь, помогая лечь. Зашептал что-то старческое и убаюкивающее.

— Где мы? — выдавил я из себя.

Взор то и дело цеплялся то за тусклый свет качавшейся под потолком лампы, то за битые плиты стен. Здесь пахло стерильностью хлорки и в то же время мало чем отличалось от той подпольной больнички, куда мы притащили Ночку.

Врачевала меня Славя. Ей было неудобно и тесно в узком, почти крохотном зале. Крылья, повисшие рюкзаком за спиной, то и дело задевали холодные, мокрые, неприятные стены.

Славя была сосредоточена, как маленький хирург. Сейчас для нее не существовало полудемона Федора Рысева, был лишь израненный, изможденный этим миром человек.

Интересно, подумалось мне на миг, она так же, как и Биска, читает души? Тоже знает, что я не отсюда?

Мне казалось, что в темном проходе неосвещенного коридора стоит смерть. Как и положено — в балахоне, с косой. Лениво ждет и читает газету, будто чуя, что и сегодня получит от ворот поворот. Ей-то спешить некуда — она точно знает, что рано или поздно этот мир меня доконает.

Набатом звучало в голове предупреждение Егоровны. Мир меня изживет, и будет лучше, если я не стану совать нос в чужие дела, а заживу тихонечко, словно мышка — авось, он про меня и забудет...

— Где мы? — повторил свой вопрос.

На этот раз он прозвучал глуше и невнятней. Как и прежде, отвечать мне не спешили. Отложив в сторону газету, мрачный силуэт костлявой двинулся ко мне. Она не шла — парила по воздуху, оставляя за собой рваные облачка мглы. Тусклый свет щипал ее фигуру, будто в самом деле пытался растворить.

Я вдруг понял, что не могу пошевелиться. Смерть склонилась надо мной, игривым, вкрадчивым шепотом спросив, такая ли уж большая разница, где мы сейчас. Главное, где мы будем через пятнадцать минут: все еще тут или уже там?

Словно заметив мрачного жнеца из моих галюнов, Славя помахала ладонью у меня перед лицом; силуэт Смерти заспешил растаял.

В полумраке местной лечебницы даже девочка-ангел выглядела зловеще.

Ее лицо закрывала полуарка прозрачного нимба — фиалкового цвета глаза внимательно изучали меня. Она словно перестала дышать, целиком и полностью обратившись в изучающую машину. Надо мной нависло прекрасное. Наверное, бугорки ее груди — единственное, чему я был бы рад на пороге смерти. А мы ведь еще над михалковским «покажи сиськи» смеялись...

— Барин, держись. Дева святая, она тебя почти с того света вытащила. — Голос Ибрагима, наконец, из царапающей ухо хрипоты стал понятным и членораздельным.

— Еще не вытащила, — мрачно отозвалась Славя. Ее пальцы касались пустого места, лишь где-то на границе сознания, краем глаза я замечал незримые клавиши божественных машин.

Смерть, теперь ставшая размером с птицу, видела их тоже. Недовольно, будто мрачный нимб, кружилась над головой ангелицы: отдавать уже побывавшую в ее руках добычу ей хотелось меньше всего.

— Но буду над этим работать. Могу я попросить вас уйти?

Старик нехотя кивнул в ответ. Уже второй раз я совершенно беспомощен, уже во второй раз стою одной ногой в могиле.

Мне хотелось крикнуть Ибрагиму, чтобы он не уходил, но не было сил даже на то, чтобы пошевелить языком. Поверженные мной демоны ада и встреченный там же убийца наверняка завывали на все лады и были готовы удавиться повторно. Мне удалось вырвать свою жизнь из их опыта и умения крепко держать клинок в руках, но проиграл я бумажному рисунку. Унизительней, наверное, по их мнению, было бы низвергнуться с лошади и попросту сломать шею. Будто знаменуя мою скорую кончину, убитые мной покойники взирали отовсюду. Я чуял их голодный до моей души взор. Черт — большой и толстый — занимался тем, что вил веревку, на которой меня, будто на аркане, потащит в самое пекло. Душу обещал в случае невыполнения контракта с Сатаной?

Вот и не бузи.