– Он всегда такой дурной? – не вытерпел Рене, когда они вдвоем вышли из библиотеки. Но Герману было не шуток.

– Прости. Мне нужно подумать.

– Будто ты только этим и не занимаешься, – немного обиженно буркнул Рене. – Ладно, тогда я пойду, похавать достану.

Рене, насвистывая, пошел в сторону столовой. Германа его безразличие, конечно, не обмануло, но ему действительно надо было все обдумать. Кто эта девушка, с которой они живут в одной комнате? Эмилия или, быть может, ее сестра? И кто из них погиб на самом деле?

После того что удалось узнать, Герман не мог ни о чем думать весь день. Присматривался к Стефании, пытался понять, о чем она думает, но мысли читать не умел, а ее эмоции всегда были такими бурными, что от них быстро начинала болеть голова.

– Со мной что-то не так? – наконец спросила она, когда они собирались покинуть кабинет после занятия. Герман замер, не донеся тетрадь до сумки.

– Нет. С чего ты взяла?

– Тогда не надо просверливать во мне дыру взглядом, – прямолинейно заявила она. – Если хочешь о чем-то спросить, спрашивай.

Герман вообще-то не хотел, но оно само вырвалось:

– Пойдешь с нами на ужин?

Так сложилось, что он, Берт и Рене всегда ходили в столовую втроем, а девушки сидели отдельно. Но ведь они жили все вместе, почему бы не преодолеть эту глупую дистанцию.

Стефания долго обдумывала его слова, пожалуй что, даже слишком долго.

– Хорошо. Мы не против.

Ситри кивнула, и они все вместе пошли в столовую. Берт притащил дополнительный стул, все расселись с комфортом, повар тоже расстарался, как по заказу, и, к радости Рене, капусты сегодня не было.

– Ура! – закричал он, напугав пару соседних столиков. – Я уже боялся, у меня тоже грудь расти начнет, буду как Ситри ходить, двери буферами выносить. Эй, а бить-то за что?!

Стефания улыбнулась, и Герман снова поймал себя на том, что смотрит на нее, и она это тоже заметила.

– Передай соль, пожалуйста, – попросила она, Герман протянул ей солонку, и их пальцы нечаянно соприкоснулись.

Рене не преминул прокомментировать рассыпавшуюся по столу соль:

– Поругаетесь, точняк.

– Не дождешься, – в один голос возразили Герман и Стефания, и оба смущенно замолчали. Происходило что-то странное, чему Герман названия пока найти не мог.

– Ладно, мне надо в медкрыло, – сказала Стефания и поднялась. – Пойдем, Ситри.

– Зачем? – спросил Герман. – Что-то случилось?

Девушка неопределенно повела плечом.

– Ничего, просто Гош наблюдает Ситри, у нее какой-то там феномен энергетических каналов. Увидимся.

– Тили-тили-тесто, жених и невеста, – ни с того ни с сего пропел Рене противным голоском, за что получил подзатыльник. – А что, я неправду говорю? Вы себя со стороны не видели. Прям голубки, аж противно.

– Еще слово… – пригрозил Герман, не зная, куда деться от неловкости. – Ты понял, да?

– Списывать не дашь, – с готовностью озвучил Вильтрауд. – Жестокий ты, Гера, но милый. Ну я тоже пошел, собеседование у меня. Хочу в инженерно-техническом подрабатывать, все равно стипендия нищенская. Бывайте, господа.

Он ушел, и Герман решил, что пора предпринять кое-что, что он откладывал на последний момент.

– Я хочу тебя кое-кому показать, – сказал он Берту. – Идем со мной.

Берт насторожился:

– Это касается моей памяти?

Герман серьезно кивнул:

– Да, мы пойдем к учителю Гротту.

Парк тонул в густых фиолетовых сумерках, первая луна – бледно-голубая, как весенняя лужица, – уже взошла на небосклон, и оставалось несколько часов до восхода желтой луны, после чего тропинки потеряются в темноте, а деревья и здания превратятся в картонные черные силуэты. Приближение сезона дождей уже чувствовалось в более смелых и прохладных порывах ветра, от которого изредка вдоль позвоночника пробегал озноб. Два дневных светила грели уже не так сильно, только слепили глаза. Герман свернул с тропинки, ведущей в казарму, на дорожку, ведущую в общежитие для преподавательского состава. На входе была специальная панель, считывающая личность. Подобные артефакты, как правило, строились на считывании верхнего ментального слоя, по крайней мере так утверждал взятый в библиотеке учебник по программе второго курса. Впрочем, в их случае нужно было всего лишь позвонить в звонок.

– Добрый вечер, учитель, – поприветствовал Герман, услышав из динамика недовольный голос Гротта. – Можно с вами поговорить?

– Во время занятий не мог подойти? Я только домой зашел.

Однако почти сразу послышался скрежет, и дверь открылась. Альберт замер на пороге, но Герман взял его за руку и повел за собой. Менталисты не доверяют друг другу, не собираются в группы и не оказывают друг другу безвозмездной помощи. Но, может быть, Вальтер поможет ему как учитель, а не как другой менталист?

Герману хотелось верить, что учитель ни при чем, ведь больше ему обратиться было не к кому.

– Что у вас стряслось, молодые люди? – спросил Гротт, едва они вошли в прихожую.

Апартаменты учителей выглядели довольно неплохо, Герман и Берт попали в небольшую прихожую с вешалкой и полкой для обуви, дальше виднелась еще одна комната и, очевидно, где-то в глубине была спальня.

– Нам нужна ваша помощь, – сказал Герман. – В оружейной хранится шпага, которая принадлежит Берту, на ней должен быть магический узор.

– И в чем загвоздка?

– Альберт потерял память, – признался Герман. – До того как попал в училище, и я уверен, что это сделали с ним намерено и зачем-то отправили сюда учиться.

Гротт немного помолчал, разглядывая их обоих сквозь прямоугольные стеклышки очков.

– Хорошо. Ты сядь и не мешай. Кельвин, а ты иди ко мне, встань тут и не дергайся. Будет больно.

Он сжал его голову ладонями и прикрыл глаза. Герман пытался почувствовать его, понять, что он делает, но не получалось. Берт растерянно хлопал глазами, но пока не выказывал особого беспокойства.

– Так, понятно, почему ты интересовался третьим уровнем ментального воздействия, – сказал Гротт. – Работал мощный маг, но действовал грубо. Я загляну поглубже.

Альберт моргнул, глаза его расширились, зрачок заполнил собой все, и Берт громко заорал.

– Берт!.. – Герман вскочил.

– Тихо! – Вальтер Гротт вскинул ладонь, призывая к молчанию. В домашнем халате он должен был производить менее грозное впечатление, но Герман застыл, повинуясь приказу. По комнате плыл колючий морозный запах, казалось, высунь язык – и будто сосульку лизнешь.