Дело шло к вечеру. Пейзажи за окном были раскрашены в багровые предзакатные цвета. Внизу, под железнодорожной насыпью, по тракту мчался пустой грузовик, оставляя за собой неподвижное облако красноватой пыли. В остальном местность казалась безжизненной и безлюдной – ни деревеньки, ни деревца, только вдалеке мерцала голубоватая лента какой-то реки.

В коридоре тоже было пусто. Пассажиры сидели по своим купе, и даже проводник не появлялся, хотя до этого его деловитая худощавая фигура то и дело сновала по вагону.

Вдруг Гуров услышал, как хлопнула дверь на дальнем конце вагона. Он повернулся и увидел шагающего к нему человека в костюме из плотной набивной ткани, наглухо застегнутом на все пуговицы. У человека было квадратное, грубо вытесанное лицо с выдающейся нижней челюстью, абсолютно равнодушный взгляд, тяжелая поступь и прямая спина. Он размеренно промаршировал мимо Гурова, искоса взглянул на него, когда им пришлось потесниться, чтобы разминуться, и проследовал дальше. Любой бы согласился, что этот солдафон не проявил к Гурову никакого интереса, но только не сам Гуров. Ему почему-то стало опять тревожно на душе. Равнодушие этого человека показалось ему абсолютно напускным. Почему так – Гуров не смог бы объяснить. Но у него почти не осталось сомнений: он видел этого человека, встречался с ним совсем недавно. Откуда взялось это ощущение? Может быть, что-то в его фигуре, манере двигаться напоминало одну из фигур, которую Гуров видел в ночной темноте возле школы? Поклясться в этом он не мог, но ощущение не проходило.

Человек между тем вышел в тамбур, закрыл за собой дверь и исчез.

Гуров подумал, не стоит ли разбудить Крячко, чтобы поделиться с ним своими ощущениями, но потом решил подо-ждать еще немного. Крячко не любил обсуждать ощущения, особенно спросонок.

Вскоре открылась дверь с того конца вагона, куда ушел настороживший Гурова человек, и появился еще один персонаж. Гуров именно так мысленно определил его для себя, потому что и в поведении этого незнакомца улавливалась некая тщательно замаскированная напряженность. Можно сказать, он прятал под маской равнодушия кипевшие в глубине души страсти. Выглядел он не слишком презентабельно – какая-то дешевая куртка, брюки из грубой ткани и башмаки на толстой подошве – все очень функционально и надежно, будто даже по-военному.

«Документы бы проверить, – подумал про себя Гуров. – Задержать бы для выяснения личности. Поинтересоваться, где были вчера с двадцати одного до двадцати трех. Но вот незадача – нет оснований, и мы не на своей территории. К тому же наверняка у них все в порядке. Кроме недоразумения, ничего не получится. Если это те самые, мы их просто спугнем. Разве что войти в контакт с транспортниками? Поезд должен сопровождать милиционер. Он сможет проверить документы, не вызывая подозрений…»

Пока Гуров размышлял, человек в куртке уже поравнялся с ним. Лицо у него было худощавое, узкое, с острыми углами, можно было бы сказать, нервное лицо, если бы не пустые, безразличные глаза. Настолько безразличные, что это безразличие казалось игрой.

Гуров чуть-чуть посторонился, намереваясь пропустить мимо и этого субъекта, а потом пойти разбудить все-таки Крячко и вместе с ним обсудить дальнейшие действия. Он уже даже взялся за ручку двери. Но тут в спину ему уткнулось что-то неприятно твердое, и глухой угрожающий голос быстро прошептал в ухо:

– Не двигайся! У меня патрон разрывной. Выстрелю – вся требуха в фарш превратится. Шагай в тамбур – поговорить надо!

По голосу было ясно, что человек не шутит. Гуров медленно отпустил ручку двери и медленно пошел к тамбуру. «А ведь речь у этого типа не характерная для бандита, – подумал он на ходу. – Хотя настроен он серьезнее некуда. И как назло, никого рядом. Бывают же такие моменты! Если из тамбура я не выйду, то найти поляну, на которой садился вертолет, Стасу будет непросто. Придется брать Куприянова, допрашивать, терять время… Нет, любыми путями нужно перехватывать инициативу!»

Человек в куртке, плотно прижимаясь, выдавил Гурова в грохочущий тамбур. Здесь им в лица сразу же ударил свежий степной ветер – наружная дверь была открыта, и ее придерживал широкой спиной тот самый квадратный тип в костюме. Картина, мгновенно отпечатавшаяся в мозгу у Гурова, выглядела совершенно однозначно – несущийся поезд, открытый тамбур, пистолетный ствол под ребром – это была дорога в ад. Тип в костюме смотрел на него, как мясник смотрит на тушу, которую предстоит разделать. Профессионалу для этого нужно совсем немного времени.

Но он, Гуров, тоже был профессионалом и времени терять тоже не стал. Все происходило на уровне подсознания и заняло не более двух-трех секунд. Мозг едва успел осознать безнадежность ситуации, а тренированные мышцы уже начали действовать. Воспользовавшись почти неощутимой заминкой на пороге тамбура, Гуров резко метнулся в сторону, одновременно навалившись плечом на железную дверь, которая, точно дуга капкана, прищемила руку идущего следом человека. Ему, видимо, было очень больно, но пистолета он при этом не выпустил. Он выстрелил, возможно, непроизвольно.

Звук выстрела отчасти был поглощен грохотом поезда. Пуля же ударилась о стальной пол, потом о стенку, высекла с десяток огненных искр и выскочила в открытую дверь. Человек в костюме инстинктивно отшатнулся, и этого мгновения хватило Гурову, чтобы ударить его ногой в грудь. Человек взмахнул руками и с коротким криком вывалился из поезда.

Но зато второй ввалился в тамбур с удвоенной энергией, которая подпитывалась болью и досадой от упущенного преимущества. Однако прежде чем он успел поднять пистолет, Гуров вцепился в его запястье и вывернул. Пистолет с лязгом упал на пол. Гуров пнул его ногой. Пистолет пролетел полтамбура и выпал наружу. Однако противник поймал Гурова на подножке, и они, вцепившись друг в друга смертельной хваткой, одновременно рухнули на пол. Все это происходило без крика и стонов, в полном молчании.

Соперник оказался сильнее Гурова. Несмотря на ушибленную руку, пальцы его впивались в Гурова, как клещи, и освободиться от захвата не было никакой возможности. К тому же при падении Гуров изначально оказался в невыгодной позиции, и противник быстро сумел оттеснить его к самой двери.

В узком тамбуре сложно было применять какие-то мудреные приемы борьбы, и все сосредоточилось на примитивном выдавливании соперника из бешено мчащегося вагона. Гуров сопротивлялся изо всех сил, и это привело к тому, что вскоре они оба чуть ли не наполовину вывалились из тамбура и боролись уже над пропастью.

Зрелище со стороны было не из приятных – двое багровых от натуги мужиков, душащих и пинающих друг друга, – но еще хуже была картина, которую Гуров видел краем глаза. Прямо под ним, казалось, на расстоянии вытянутой руки, проносилась насыпь из белого щебня, сливающаяся от скорости в одну бесконечную полосу. При неудаче Гурову предстояло выпасть именно на эту полосу и переломать о нее все кости.

Увы, шансов на удачу у него было, очевидно, меньше. В лучшем случае он, пожалуй, сумел бы увлечь противника за собой, но вряд ли это принесло бы Гурову что-нибудь, кроме морального удовлетворения. А дело шло именно к такому исходу – их тела медленно-медленно скользили по железному вздрагивающему полу и все больше свешивались над опасной, выстеленной острыми камнями насыпью. Остановить этот процесс было невозможно. Тот, кто попытался бы уступить хоть на мгновение, неминуемо погиб бы.