– Что за секрет? – тихо спросил Киллер.

Дон поморщился, вспоминая тогдашнюю свою наивность.

– Мой дневник. Школьный.

– И ты нашел?

– Нашел. Только не помню как…

Сейчас, на Киллеровой кухне, это казалось не то сном, не то увиденным в кино ужастиком. Все эти уродливые головы, шипящие голоса, зубастые пасти.

Реальным был только единственный голос:

«Ты останешься со мной навсегда?»

«Да, малыш. Мы всегда будем вместе».

Когда Дон вспоминал этот голос, ему всегда становилось тепло и безопасно. Разумом он понимал, что где-то здесь непременно должен крыться подвох, но за все годы подвоха так и не нашел.

Хотя знал, что из Кунсткамеры вышел совсем другим человеком. Но это был все равно он, Дон. Не какой-то там Чужой. Просто… просто он повзрослел. Научился не бояться. И еще у него завелся ангел-хранитель. Он жил где-то в груди, грел, предупреждал об опасности и подсказывал – как ответить Коту, чтобы тот не смел больше насмехаться и вымогать деньги. Как объяснить маме, почему он вернулся домой только на следующий день.

Что ответить Феличе, когда она предложила маме перевести Дона в ее школу.

И еще иногда Дон стал ловить себя на мысли, что думает о сверстниках «эти глупые дети». А там, где вроде бы надо переживать, страдать и метаться, – совершенно спокоен, словно давным-давно все это прожил и теперь проходит по новой, как любимую компьютерную игрушку. Но об этом Киллеру говорить не стал: еще примет на свой счет и обидится, к лешему такое счастье.

– Так что в Школе я с третьего класса. Год пришлось пропустить, мы с матерью ездили на Мальту с одним из ее художников. Все равно я пошел с шести, а Филька сказала, что лучше мне не быть в классе младшим.

– Я тоже был на Мальте. Красиво… – Киллер завозился, засопел, словно не решаясь что-то сказать. Или спросить.

– Не мнись уже, говори.

– Ты не похож, – буркнул Киллер и замолчал.

– На кого не похож?

– На лузера. Ты рассказывал про лузера, но ты не такой. Ты… ты сильный. А Кот этот – урод придурошный. Вот я бы не решился идти в Кунсткамеру. Заболел бы, наверное.

– Я тоже заболел, только потом. Дня через три. Мама говорила, скарлатина, а я не знаю что. Полтора месяца валялся с температурой и в бреду. Было все время холодно и страшно, и я не давал гасить свет, мне монстры мерещились. Как будто они за мной оттуда пришли. А этот, который ангел-хранитель, их отгонял шпагой, орал на них, они уходили – и приходили снова. Он потом садился рядом со мной, гладил по голове и обещал, что вместе мы справимся. А иногда мне казалось, что это я гоняю монстров от моего мальчика, и шпага ужасно тяжелая, а эти гады только и ждут, когда я усну… И знаешь, я думаю, если бы не Филька – монстры бы нас сожрали. Обоих. Они такие были…

Дон передернулся.

Он редко вспоминал о тех полутора месяцах. Почти никогда. Вот только раз, когда Фильке рассказывал, и теперь – во второй. И о том, как Филька явилась как-то ночью, нашипела на монстров, и они убрались, а потом дала этого медведя и велела класть рядом, потому что монстры почуют его и не придут, – тоже не вспоминал. До сегодняшнего дня.

Почему-то он был уверен, что Киллеру надо об этом знать. И о том, что Филька тогда сказала: «Прими себя, Дон. Все, что есть в тебе, – это ты, и никуда от себя не деться. Пока убегаешь и сопротивляешься, ты слаб. Примешь – станешь сильным».

У него получилось – и принять, и стать сильным. Даже почти забыть о Коте и уродах из Кунсткамеры. Получилось даже не задумываться, с чего бы после этого случая он стал рисовать почти профессионально, но в какой-то старинной манере; и с чего бы любая острая железка в его руках тут же становилась смертельно опасной шпагой; и с чего бы звук гитары заставлял сердце биться в сумасшедшей надежде непонятно на что…

Главное, получилось.

– В общем, в третий класс я пошел уже к Фильке. А ты как к нам попал все-таки?

Киллер вздохнул. Уставился в пустую чашку.

– Правда, отец устроил. Я, когда мать вышла замуж, сразу к отцу рванул, сперва учился там, домашнее обучение – знаешь? Вот. А потом попал в больницу. Вроде с сотрясением, только… совсем не помню, как его заработал. Помню, что в музее. У отца в замке частный музей, всякие инструменты, ну и… Когда вышел из больницы, отец сказал, что поеду учиться в Питер. Вот.

– Не жалеешь, что приехал?

Киллер качнул головой и внезапно спросил:

– А у тебя серьезно с Маринкой? Ты про нее вообще не говоришь.

Дон на миг опешил, не сразу уловив логику.

Хмыкнул, размышляя: можно ли их с Маринкой отношения назвать серьезными? И честно ответил:

– Не знаю. У нас все нормально. Считай, с третьего же класса вместе. Она умная, красивая, не достает. Мы идеальная пара. Ну, пока в школе.

Киллер посмотрел на него как-то странно, вывернулся из рук и пошел к чайнику.

Тайм-аут.

Видимо, Дон сказал не то, что Киллер ожидал. Или просто не то. Зато самому стало любопытно – как у Киллера с этим делом.

– А ты? У тебя подружка есть? – спросил в напряженную спину.

Киллер покачал головой:

– Нет, – и замолчал.

Партизан.

– Ты редкостно красноречив, друг мой.

Киллер дернул плечом и буркнул что-то невнятное. Вроде «это неинтересно». Ага, как же, неинтересно! То-то такая бурная реакция.

– Почему нет? Рассказывай, Киллер. Я же рассказал.

– Нет, потому что я не влюблялся. Ни разу. А так просто мне неинтересно. – И уставился на Дона с вызовом.

– То есть ты считаешь, что как у нас с Маринкой – неправильно?

Внезапно Дону стало обидно. Вообще-то он и сам понимал, что они с Маринкой – очень странная пара. Как брак по расчету. Он совершенно точно ее не любил, как и она его. По старому молчаливому уговору они никогда об этом не говорили. Ухаживать-то он ухаживал, но скорее потому что так было положено. И потому что он точно знал, как это делать, – наверное, ангел-хранитель подсказывал. По крайней мере, Маринка была в полном восторге от ландышей под партой, своих портретов со стихами, ручной работы браслетов, эсэмэсок с розочками и прочих милых мелочей. Правда, иногда Дону казалось, что ей больше всего нравятся не сами знаки внимания, а эстетическая составляющая и зависть в глазах подружек… но это такая мелкая и неважная женская слабость!..

Нет, зря он. У них с Маринкой все отлично.

А любовь – чушь собачья. Есть потребности: в сексе, понимании, дружбе. Есть эстетическое удовольствие от общения с красивой девушкой. Но травиться, как Ромео, из-за девчонки? Ладно, не травиться, просто сходить с ума – глупо. И ни к чему.