– Ничего я насчет вас с Маринкой не считаю, – буркнул Киллер. – Просто я так не хочу.

– А как ты хочешь?

Целых полминуты Киллер молчал, буравя взглядом стену позади Дона. А потом…

– Я хочу настоящее чувство, чтобы небо качалось, понимаешь? – у него даже голос зазвенел и глаза разгорелись. – Чтобы страсть, сумасшествие, и весь прочий мир – к чертям. Хотеть до сноса крыши, чтобы все равно, где и когда… хоть в мороз и на еже, лишь бы с ней… понимаешь?

Дон хмыкнул и пожал плечами.

– Понимаю. Такое чувство… э… настоящее чувство ежа. В мороз. Очень понятно, да.

Он, конечно, смеялся. Но где-то внутри было обидно, словно Киллер мог испытывать вот это бешеное чувство ежа, а он – не мог. Трус, слабак и маменькин сынок.

– Ты зря смеешься, – Киллер покачал головой вроде как даже с сочувствием и отошел к окну, словно в проезжающих мимо машинах было что-то безумно интересное. – Только так и можно. А без этого не имеет смысла. Все равно что фальшивые новогодние игрушки.

– Ладно, ладно. Подарю тебе ежа, чтобы было на чем проверять.

Киллер не ответил, продолжал смотреть в окно.

Вот в нем определенно было что-то интересное. Тайна. Вызов. И эта мечтательная поза, напряженная, вся в ожидании подвоха – и желании тепла, доверия…

Красив, романтичен, одинок, прямо девичья мечта.

Или мечта художника.

– Ты же согрелся? – спросил Дон в напряженную спину.

– Ага… А что? – Киллер обернулся, уставился с недоверием.

– Хочу тебя нарисовать. А лучше слепить. У тебя есть пластилин?

Киллер завис, нахмурился – явно пытаясь вспомнить, есть ли пластилин и что это вообще такое. И вдруг просиял:

– У меня пластик есть, специальный. В смысле, у папы. Я в шкафу его видел!

Унесся, не дожидаясь ответа, погрохотал в комнате и через полминуты вернулся с коробкой. Там в самом деле оказалась полимерная глина. Немного, на фигурку сантиметров в тридцать высотой. Но Дон и не собирался затевать монументальную композицию а-ля Церетели, только успокоить свою бешеную музу. Она внезапно вспомнила, что грозилась показать ему кузькину мать еще на репетиции Шекспира, и взялась за дело со всей активностью хорошо выспавшейся заразы.

Форма, фактура. Линии. Ощущение послушной глины под пальцами… Ладно, искусственной глины. Неважно! Вот оно, настоящее чувство! Сейчас Дону определенно было все равно – где, когда. Хоть на еже, только бы лепить!

– Раздевайся и ложись, – велел он Киллеру.

– Э… совсем раздеваться?

У Киллера порозовели кончики ушей и самую малость скулы. С какого перепугу, Дон откровенно не понял: чего он сегодня увидит такого, чего не видел вчера в бане?

– Трусы можешь оставить. Давай, на спину, левую руку за голову, правую вверх, словно потягиваешься.

Киллер стянул свитер и футболку, вытянулся на постели, все с тем же недоуменным выражением морды.

– Не в гробу потягиваешься! И тебя никто не ест живьем! Киллер, расслабься ты! И руку не так… да не так!.. Вот смотри!

Пришлось показать. Потом – поправить. И еще поправить. И накрыть ему ноги пледом, чтобы не замерз. А Киллер смотрел на него удивленными глазами и тихо ржал.

– Ну ты и маньяк! Только бензопилы не хватает!

– Не маньяк, а тиран и деспот. Лежи, натура!

Дон взялся наконец за глину. Первые минут несколько, пока придавал ей начальную форму, даже не смотрел на модель, зато когда глянул – увидел такой детский восторг в Киллеровых глазах, что почувствовал себя номинантом на «Оскар» минимум. Правда, к восторгу не прилагалось правильной позы, и ладно.

Все равно еще волосы распустить надо…

Когда запускал ему руку в волосы и поправлял запястье – ловил ощущения. Странные, электрические, словно кончики пальцев внезапно остались без кожи – так хорошо прощупывались все мышцы, все неровности, так остро ощущалась фактура и форма. Остро, до боли, до экстаза! Мелькнула даже мысль: что это я раньше не лепил Маринку? Какой после этого был бы секс!

После, не во время. Сейчас – только лепить, творить!

А когда коснулся материала, понял, что это – навсегда. Именно это чувство мертвой глины, оживающей под пальцами, послушной, принимающей любую форму, стоит только пожелать. Акт любви и творения сразу. Божественный экстаз, когда весь остальной мир перестает иметь значение…

Какая там любовь, какие ежи!..

Дон немножко вернулся в реальный мир, только когда Киллер о чем-то спросил. И, кажется, уже не в первый раз.

– Можно в туалет-то сходить?

– А? – наконец услышал его Дон. – Можно. Извини…

– Ты увлекся, я уже догадался.

– Пять минут перерыв, и продолжаем.

– Слушаюсь, о тиран и деспот!

После перерыва Дон уже не настолько уходил в кинестетические ощущения, старался хоть немного держаться на поверхности. Не очень получалось, но помогли Киллеровы байки: Дон попросил его рассказать о Франции. Киллер и рассказал. Вьенна, заповедник, истории про туристов… Дон слушал вполуха, поддакивал и лепил. От скульптуры он бы сейчас не смог оторваться при всем желании, да и желания не было. Пока Киллер не начал рассказывать про замок. Тут Дон даже вынырнул в реальность и захотел чего-то еще, кроме как лепить. Сказать честно, он этим замком просто заболел, не хуже, чем два года назад Старой Равенной – пока мать позировала и развлекалась по пляжам и клубам, Дон облазил всю крепость и привез домой штук сто эскизов.

Киллер, заметив Доновы горящие глаза, небрежно так сказал:

– Поехали на Рождество вместе? Отец будет рад, он… – Тут Киллер немного замялся, и смущенно добавил: – Он всегда хотел, чтобы у меня был друг.

Захотелось съязвить: настоящий друг, чтобы все равно, где и когда. Захотелось – и тут же подумалось, что Киллеру удалось задеть его за живое. Заставить задуматься – о настоящем. О любви. О дружбе. Словно мальчишку.

Хотя…

Дон удивленно глянул на Киллера: неужели у тебя раньше не было друзей? Судя по тому, как Киллер отвел глаза, и в самом деле не было. Странно. Отличный же парень. Павлин и выпендрежник, конечно, но кто не выпендривается-то?

– Теперь есть, – сказал Дон серьезно.

Киллер просиял, а Дону внезапно стало и тепло, и приятно, и как-то неловко… словно это не Киллер валялся перед ним раздетый, а он сам – перед Киллером, и тот его рассматривал и ощупывал, чуть ли не в потроха заглядывал.

Странное ощущение.

Но с ним удивительно хорошо работается, все чувства обострены, и фигура под пальцами уже сама оживает…

Отложив мысли об ощущениях на потом, Дон вернулся к своему шедевру. Он получался правильный, живой. Вот-вот тряхнет головой и улыбнется этак шало и вызывающе…