Ей хотелось вернуться к чтению. Вера хорошая, но очень долгая собеседница.

– Слышала новость?

– Наверное. Какую?

– Ну, Елену Сергеевну того…

– Что того?

– В расход решили пустить. – Веру прямо распирало от гордости, что именно она принесла интересную, хоть и горькую новость.

Елена Сергеевна, старая дева предпенсионного возраста, была учительницей биологии. В ее кабинете цветы на подоконниках менялись чаще, чем юбки и блузки на ее грузной фигуре. Она меняла одежду, как деревья листву, раз в год. Елену Сергеевну любили дети и родители, растения и животные, но не любила директриса школы. Поэтому коллеги симпатизировали ей тайно, с оглядкой на директорский кабинет.

Директрису, моложавую, подтянутую и устремленную на самый верх карьерной лестницы, коллектив называл Торпедой.

– Вера, говори ясно. В какой расход?

– В банальный! Представляешь…

Тут в трубке возникла пауза, и Вера громко поздоровалась:

– Добрый день, Алевтина Павловна!

Лиза поняла, что продолжения разговора не последует. При Алевтине Павловне такие новости не обсуждают.

С высоты гренадерского роста Алевтина Павловна надзирала за подведомственным коллективом. Она была верным компаньоном Торпеды по преобразованию школы в образцово-показательное образовательное учреждение. А заодно и завучем школы. Когда она заходила в учительскую, то непременно морщилась от многолюдья и духоты. В школе имелось два кондиционера: у Торпеды и у Алевтины Павловны, что подчеркивало их дистанцию от прочих кадров. Руководящие мозги нужно содержать в прохладе по причине особой ценности. Впрочем, дистанция была и в зарплате, но это не афишировалось. К тому же считать деньги в чужом кармане – это жлобство, недостойное звания интеллигента. И учителя стеснялись обсуждать эту тему, тайно причисляя себя к интеллигенции.

Лиза обрадовалась, что разговор с Верой прервался. Ей хотелось почитать книжку, а не висеть на трубке, слушая про очередные козни Торпеды. Ну что там может случиться с Еленой Сергеевной? Она учитель от бога, у нее Иванов из 10 «Б» призером Всероссийской олимпиады стал. Даже кактус у нее в кабинете цветет как одуревший. Торпеда, конечно, ее гнобит, но сожрать не сможет. Лиза улыбнулась, представляя себе, как в узкое холеное горло Торпеды, обмотанное ниткой жемчуга, лезет широкозадая Елена Сергеевна в старом сарафане. Нет, не проглотит, разберутся как-нибудь. А у Лизы второго такого карантина не будет, грипп вот-вот пойдет на спад.

И Лиза счастливо погрузилась в дачные страсти Переделкина, где плотность талантов была такой, что Лиза, наверное, задохнулась бы от восторга, окажись там в то время. Вышел прогуляться, а навстречу тебе живой классик идет, новый шедевр сочиняет. Интересно, они ссорились из-за вывоза мусора, из-за сточных канав, как в Лизином садовом кооперативе?

Нет, в мемуарах об этом ни слова. Люди-то сплошь интеллигентные и высокодуховные. Лиза читала и погружалась в замечательную атмосферу Переделкина 1950-х. Вот пришла новость о награждении Пастернака Нобелевской премией, и живущий неподалеку Корней Чуковский прибежал поздравить. Никакой зависти, только радость и мудрая гордость за друга. Даже сфотографировались на память об этом светлом дне. Пастернак любил технические прибамбасы и имел настоящий фотоаппарат.

Лиза мечтательно вздохнула. Пожить бы рядом с такими исполинами! Хоть чуть-чуть вдохнуть воздуха, наэлектризованного талантом.

Вместо этого их школа напоминает театр военных действий – Торпеда против Елены Сергеевны. Почувствуйте разницу.

Лиза почувствовала горечь. Не в то время она родилась, однако. Если бы были живы те великие жители Переделкина, пешком к ним пошла бы, пол у них помыла бы.

Лиза налила себе чай и продолжила чтение. Ага, Чуковский вернулся домой и… начали поступать вести с полей. Власть раздражена, Союз писателей негодует, народ возмущен таким двурушничеством. Пастернак, оказывается, уронил высокое звание советского писателя, и наградили его не за талант, а за очернение советской действительности. Короче, понеслось-завертелось.

Лиза взяла вафельку, чтобы подсластить тяжесть момента. Все-таки мрачные были времена. Хорошо, что она родилась позже. Вроде бы и Сталина уже к тому времени похоронили, а идеологическое мракобесие еще застило людям глаза. Ну как же так? Это же литература! Она же вне политики! Лиза даже всхлипнула, расчувствовавшись. Пастернак же реально крутой, только он увидел, как тянутся цветы герани за оконный переплет.

Ну ничего, Пастернак не один. У него есть товарищ Чуковский, который сейчас как встанет во весь свой рост и так им всем ответит, что они хвосты подожмут и устыдятся на веки вечные. Лиза даже вафельку отложила, чтобы не снижать накал момента. Страницы мемуаров вселяли надежду на реванш таланта.

Все верно! Как только Чуковский узнал официальную позицию властей, услышал гневные речи собратьев по писательскому цеху, он бегом припустил к Пастернаку. Даже запыхался доро́гой, наверное. Лиза мысленно была с ним, поддерживая и готовая встать рядом. Но Чуковскому ее поддержка не понадобилась. Он прибежал с одной просьбой – засветить пленку, на которой он радостно поздравлял Пастернака с Нобелевской премией. Следы заметал.

Лиза была раздавлена таким поворотом событий. Ну что же это? Как же так? Ведь на дворе 1958 год, до оттепели рукой подать, по всей стране полным ходом идет реабилитация жертв сталинизма… Ну почему люди такие трусливые? Чем рисковал Чуковский, если бы кто-то узнал про эти фото? Ведь не расстреляли бы его, не сослали бы в ГУЛАГ. Ну, может, урезали бы тиражи «Мойдодыра» и «Мухи-Цокотухи». Зачем же он так? Какие были ставки в этой игре? Ведь жизни ничто не угрожало. Поставить честь против тиражей? Как он мог?

Лиза расстроилась. Нервная дрожь прошла по телу. Она отложила книгу и подошла к окну. Перед ней была распластана зимняя Москва, темная и усталая, какая-то обескровленная и обессиленная. Снег, как мохнатый пес, жался к ногам редких деревьев. Но серую мрачность картины оживляли светящиеся рекламы, шустрые иномарки и яркие вывески магазинов. Они безошибочно говорили о том, что на дворе XXI век. Каким же милым и ласковым показался Лизе этот век! Она глубоко-глубоко вздохнула, чтобы ощутить, как вольно и свободно дышится человеку в новом веке. Как все-таки хорошо, что она живет во времена, когда нет этих ужасных сталиных, хрущевых, злобных союзов писателей, нет коммунистической идеологии, нет травли талантов. Ну или почти нет.

Она точно погибла бы во времена Пастернака. Вышла бы к метро с плакатом, чтобы заступиться за свободу слова, а там не таджик с бабулькой, а сотрудник КГБ тут как тут. И пошла бы она по этапу как миленькая. От таких перспектив Лиза передернула плечиками. Все-таки ей достались совсем другие времена. Лиза почувствовала себя абсолютно счастливой, привалившись горячим лбом к холодному оконному стеклу, за которым вольготно крутил роман с вечностью такой молодой и ветреный XXI век.

Телефон опять требовательно зазвенел.