Но она же не Чуковский! У нее есть принципы, убеждения, гражданская позиция. Она не свернет и не вильнет. Но тут же голос разума шепнул ей, что и Елена Сергеевна отнюдь не Пастернак. Поэта, конечно, необходимо было защитить. Но стоит ли учительница биологии таких нервов – вот в чем вопрос. И потом, неужели нельзя в ее возрасте как-то уже научиться элегантно одеваться, нельзя же все время ходить в одном и том же, нужно на личном примере прививать детям эстетический вкус.

От этих размышлений у Лизы стало пусто и тревожно внутри живота, и она поспешила на кухню, чтобы бутербродами и сладким чаем успокоить себя. Но не успела отрезать кусок колбасы, как телефон опять выдал заливистую трель. «Что-то многовато звонков на сегодня», – устало подумала Лиза.

– Добрый вечер, Елизавета, – Торпеда всегда обращалась к ней без отчества.

Лиза ощутила сухость во рту. Оперативности Алевтины Павловны можно было позавидовать.

– Что же вы молчите? Елизавета, нам надо поговорить, – сухо и деловито продолжила Торпеда.

– А что говорить? Вы не правы в ситуации с Еленой Сергеевной. – Лиза вспомнила, что нападение – лучшая форма защиты.

– Возможно, – с ноткой удивления ответила Торпеда, – но я сейчас не намерена обсуждать свои кадровые решения. Я звоню по другому вопросу.

Лиза молчала. Торпеда расценила это как заинтересованность и спокойно продолжила:

– В школу пришла разнарядка, от нас ждут одного человека для участия в молодежном форуме. Будут ведущие политики, крупные бизнесмены, медийные лица, словом, солидная компания и полезные знакомства. Да, приятные подробности: форум пройдет в июне в Сочи, размещение в пятизвездочном отеле.

Лиза молчала.

– Есть мнение, что вы вполне достойны принять участие в этом форуме. У вас есть гражданская позиция, воля, умение повести за собой людей. Вы, как мне кажется, никогда не изменяете своим принципам и убеждениям. Если вы согласны, мы начинаем готовить бумаги.

Лиза напрягала слух, чтобы уловить интонацию. Над ней издеваются? Искушают ее? Или это простое совпадение, и звонок Торпеды никак не связан с этим злосчастным письмом?

– Так вы согласны?

Лиза молчала.

– Я не слышу, – требовательно поторопила Торпеда.

Лиза молчала.

– Ну раз вы не хотите…

В одну секунду в воображении Лизы белоснежный лайнер дал прощальный гудок и стал растворяться в синей дали Черного моря. Стало так тоскливо, что захотелось броситься за ним вплавь.

– Я согласна, – выдохнула Лиза.

– Ну вот и хорошо. Спокойной ночи, Елизавета, – попрощалась Торпеда и к чему-то добавила, – отдыхайте, а то революция так утомляет.

Лизе почудились насмешливые нотки в голосе директрисы. Но думать об этом не хотелось. Хотелось лечь и помечтать о жарком июне, о море, о молодых и перспективных мужчинах, собравшихся на форуме.

Но помечтать не получилось, помешал телефонный звонок. Да кончится это когда-нибудь?

– Лизок, это я, – Вера говорила взахлеб.

– Привет.

– Лизок, я тут подумала. Ну что? Все равно меня дальше православной школы не сошлют. Короче, я подпишу письмо.

– Вера, это, конечно, важно, но, наверное, у нас ничего не получится.

– Почему?

– Видишь ли, мы все равно не соберем достаточно подписей, чтобы представлять мнение трудового коллектива…

– А вот тут ты ошибаешься, – даже по телефону было понятно, что Вера светится от радости. – Лизок! Я тут Николаю Петровичу позвонила, Валентине Николаевне, другим нашим. Короче, они подпишут!

– Как? – ахнула Лиза.

– Ручкой! Шариковой! – Вера просто захлебывалась от осознания важности момента.

– Но ведь у них обстоятельства…

– Конечно! Но я им прямо так и сказала: вас за жопу возьмут, я тоже отмолчусь. Короче, наша взяла!

– Вера, что-то со связью, я не слышу тебя…

– Наша взяла, Лизок!

– Не слышу, ты пропадаешь куда-то… Я перезвоню.

И Лиза нажала «отбой».

Она подошла к окну и прижалась горячим лбом к холодному стеклу. Перед ней была темная московская ночь, разукрашенная фонарями и светом витрин. В доме напротив можно было разглядеть, как тянутся цветы герани за оконный переплет. На дворе стоял XXI век.

По мере взросления у Павла менялась мечта. И каждый раз она становилась все проще, мельче и реальнее. Наверное, упрощение мечты – это и есть взросление. Процесс закономерный, хотя и печальный.

Как и многие его сверстники, маленький Павлик мечтал о космосе. Но Роскосмос подвел, не разглядел в Павлике и его бумажных ракетах ничего выдающегося.

Потом, сразу после института, возмужавший Павел начал активно мечтать о карьере, о высоких доходах. Но как-то и тут не срослось. Босс казался вечным, как небо над головой, а Павел – его неизменным замом с замороженной зарплатой. И эта стабильность совсем расшатала Пашины нервы, незыблемость положения заставила провести очередную ревизию мечты.

К сорока годам Пашка, как его звали друзья и приятели, грань между которыми становилась все более зыбкой, перестал мечтать о высоком. Карьеру и космос Пашка оставил другим, а для себя избрал скромную мечту об автомобиле.

Правда, катать на машине Пашке особо некого. Жена ушла от него год назад. Из всех философских вопросов бытия ее больше всего интересовало, когда же муж наконец-то станет боссом. Она спрашивала его об этом сначала раз в год, потом раз в полгода. И чем больше раздражения накапливалось в их отношениях, тем чаще звучал этот вопрос. Стоило Паше не купить молоко или оставить носки под диваном, как жена спрашивала: «Кстати, ты так и проходишь всю жизнь в замах?» Паша не понимал, почему это «кстати» и как кресло начальника связано с молоком или носками. Точнее, он очень хорошо понимал, что никак не связано. Просто раздражение и разочарование переливаются через край, сносят любые доводы и рассуждения. Кто-то в этом состоянии ругается, дерется, оскорбляет или заводит любовника. А его жена спрашивает про место босса. Такая семейная специфика.

И когда этот вопрос стал повторяться еженедельно, Паша уже приготовился к понятному финалу. Он допоздна засиживался на работе, давая возможность жене собрать его вещи и выставить их у порога. И каждый раз, возвращаясь с работы домой, с удивлением не находил чемодана и молча шел варить покупные пельмени. В эти минуты Паша испытывал то же, что заключенный, который опять получил отсрочку от исполнения приговора. Тягостная тишина давила на нервы. Для приличия он спрашивал:

– Ты есть хочешь?

– Нет, я уже поела.

Иногда этот диалог был их единственным разговором за день.