– Да, слушаю.

– Лизок, это я. Все, отбилась от Алевтины. Представляешь, хотела меня в православную школу послать.

– Зачем?

– Опыт перенимать. Сейчас же это в тренде.

– А ты?

– А что я? У меня же ремонт в разгаре, ну какой мне сейчас опыт перенимать?

– Ремонтом от Алевтины не отбиться, – подозрительно возразила Лиза.

– Точно! Пришлось сказать, что я мусульманка.

– Ты? – удивилась Лиза. – Мы же вроде куличи на Пасху вместе пекли.

– На Пасху я еще православной была.

Лиза замолчала, переваривая новость.

– Лизок, ты чего? Я же просто так про мусульманство сказала, чтобы от Алевтины отбиться, – засмеялась Вера. – А сейчас она ушла, и я вернулась в лоно православия.

– Ну… Это как-то… Все-таки вопрос веры… Кощунство это, вот что.

– Лизок, вечно ты все усложняешь. И вообще, я не об этом звоню.

– А о чем ты звонишь?

– Не о чем, а о ком. Елену Сергеевну, кажется, укатали.

Вера выдержала паузу, нагнетая интерес к своему рассказу, и затараторила:

– Ей наша Торпеда такую нагрузку на следующий год впендюрила, что Елена Сергеевна чуть сознание не потеряла, а потом сказала, что надо себя не уважать такое терпеть и написала заявление, а Торпеда даже не поморщилась, подписала – и все! Представляешь? А ей до пенсии совсем чуть-чуть оставалось. Нет, ну ты прикинь. А то, что человек всю жизнь в этой школе батрачил? Что у нее личная жизнь дальше знания о пестиках и тычинках не пошла? Это все ничего не значит?

– Офигеть, – впечатлилась Лиза.

– И ведь этот придурок из 10 «Б» олимпиаду выиграл, – продолжила Вера. – Торпеде на это начхать. Она вообще, говорят, скоро от нас на повышение пойдет.

– Так надо что-то делать, это нельзя так оставлять, – Лиза почувствовала, как вибрирует праведным гневом ее голос.

– Согласна. А делать-то что?

– Ну давайте напишем коллективную петицию и отнесем в Министерство образования, – сказала Лиза первое, что пришло в голову.

– Давайте, – как-то без энтузиазма согласилась Вера.

– Ну тогда так, – Лиза поняла, что молчаливым решением ее назначили вождем восстания, – я напишу черновик и пришлю тебе.

– Зачем?

– Ты посмотришь, подкорректируешь и тогда разошлем нашим.

– Что значит подкорректируешь? Кто у нас русский язык преподает? Ничего я корректировать не буду. Рассылай как есть.

– Хорошо. Как думаешь, Алевтине Павловне посылать?

– Ты с ума сошла?

– Так вроде она тоже член коллектива.

– Она не член, она прокладка между коллективом и Торпедой. Давай без нее.

– Нет, мы должны действовать открыто, это подчеркнет нашу моральную правоту.

– Ну как знаешь.

На том и порешили. Лиза села за петицию. Сначала она описала достоинства Елены Сергеевны, потом сдержанно упомянула о некоторых разногласиях между учительницей и директором, которые привели к конфликту, в результате которого «старейший учитель школы вынужден, защищая честь и достоинство, подать заявление об уходе». От лица трудового коллектива Лиза просила аннулировать это увольнение, а также обратить пристальное внимание министерства на обстановку в школе и методы руководства Торпеды.

Щеки Лизы пылали революционным огнем. Она встала на сторону униженной и оскорбленной Елены Сергеевны и знала, что вечером, написав об этом в Фейсбуке, она соберет рекордное количество «лайков». Общественность ее поддержит, нет никаких сомнений.

Дело было сделано. Лиза разослала текст по электронным адресам коллег, приписав, что ждет от них реакции.

Первой откликнулась Вера.

– Лизок, привет!

– Привет! Давно тебя не слышала, – пошутила Лиза. Она была в приподнятом настроении.

– Лизок, ты написала, что ждешь реакцию. А какую?

– Что какую?

– Ну какую реакцию ты ждешь?

Лиза растерялась.

– Я имела в виду, что тот, кто согласен подписать, пусть мне об этом напишет.

– А кто не согласен?

– Тот просто промолчит.

– А-а-а, – протянула Вера. – И много написало?

– Пока тишина, но мало времени прошло.

– Ладно, подождем, – вздохнула Вера и положила трубку.

Лизе не понравился этот разговор. Червь сомнения и беспокойства зашевелился в ее душе. Через час она проверила почту. Писем нет.

Раздосадованная Лиза начала обзванивать коллег.

– Добрый вечер, Николай Петрович! Вы мое письмо читали?

– Какое письмо?

– Будет время, откройте почту, пожалуйста.

– Открою-открою, но только вы на меня, Лизонька, не рассчитывайте.

– В каком смысле?

– В смысле поддержки огнем. Сами понимаете, возраст, сердце слабое.

– Так вы читали письмо?

– Какое? Ой, внуки орут, ничего не слышу…

Лиза скорее положила трубку, чтобы набрать следующий номер.

– Валентина Николаевна, добрый вечер!

– Да, дорогая.

– Вы письмо мое читали?

– Читала, дорогая. И подумала, какая же вы у нас молодец!

– Вы подпишетесь?

– Зачем? Моя подпись ничего не добавит к сказанному. Главное, что я полностью согласна и буду молиться за успех этого мероприятия.

– Спасибо, это нам сильно поможет.

– Не сердитесь, дорогая, но у меня дочка в выпускном классе, на золотую медаль идет. И, как назло, она учится в нашей школе. Давайте не будем усложнять ей жизнь, – вкрадчиво попросила она.

– Давайте, – согласилась Лиза, вложив в голос максимальную дозу сарказма. И нажала отбой.

Больше она никому звонить не стала.

Но позвонили ей.

– Лиза, простите, что без отчества, – кажется, Елена Сергеевна плакала, – я хочу сказать… у меня нет слов… это так важно для меня… независимо от результата…

– Елена Сергеевна…

– Не говорите ничего. Ваш поступок… Спасибо вам, Лиза, у меня же никого больше нет… Только наш коллектив… И спасибо за вашу смелость… Не стану надоедать, спокойной ночи. – И Елена Сергеевна положила трубку, успев судорожно всхлипнуть на прощанье.

Лизе стало совсем тоскливо. «Трындец», – подвела она итог проделанной работе. Что мы имеем? Елена Сергеевна знает про письмо, заранее умывается слезами радости и благодарности, ее просто распирает от гордости за коллег. А коллеги, совсем как у Чуковского, «и сидят, и дрожат под кусточками, за болотными прячутся кочками». Под письмом вместо столбика фамилий будет стоять одинокая и сиротливая подпись Лизы. Столбик подписей – это сила, это таран, которым можно крушить несправедливость. А одна подпись? Как будто голубь на листок накакал. Получается не коллективная петиция, а глас вопиющего в пустыне. Лиза горько усмехнулась и ощутила, что привкус индивидуального геройства какой-то терпкий на вкус, от него першит в горле, как от недозрелой хурмы.