— Ох, душновато здесь, — говорит он. Хеннингу видна парковка. Взгляд его останавливается на машине, стоящей на светофоре на перекрестке улиц и Рус Фреденсборгвейен тедсгате в ожидании зеленого света. Это серебристый «мерседес». Серебристый «мерседес» — такси. Даже с такого большого расстояния ему удается разглядеть двух мужчин на передних сиденьях. На этот раз он даже различает бортовой номер такси, прикрепленный к крыше машины.

А2052.

Он решает пробить этот номер, как только предоставится первая возможность.

— Итак, чем я могу вам помочь? — спрашивает Фолдвик. Хеннинг достает диктофон и демонстрирует его Фолдвику. Тот согласно кивает.

— Хенриэтте Хагерюп, — говорит Хеннинг.

— Ну, это я понял.

Фолдвик улыбается. Ему все еще приятно.

— Что вы можете рассказать мне о ней?

Фолдвик делает глубокий вдох и открывает архив своей памяти. Ему становится грустно, он качает головой.

— Это…

Снова качает. Хеннинг дает ему время докачать.

— Хенриэтте была необычайно талантлива. У нее было легкое перо и острый ум. У меня много студентов, но мне кажется, ни один из них не обладает большим потенциалом, чем она.

— Поясните.

— Она абсолютно ничего не боялась. С удовольствием устраивала провокации, и это у нее получалось, но я говорю о провокациях со смыслом, если вы понимаете.

Хеннинг кивает.

— Ее любили другие студенты?

— О да! Хенриэтте очень любили.

— Она была общительной, открытой?

— В высшей степени. Думаю, она ни разу не отказалась от приглашения на вечеринку.

— В этом колледже хорошая обстановка?

— Да, очень. Очень сплоченный коллектив, как мне кажется. Группа, в которой училась Хенриэтте, тоже была на удивление спаянной. Одна из вещей, которым мы здесь учим, — это то, что в творческом процессе допустимо все. Полная свобода, никаких препятствий, способность давить на газ. Ты не сможешь давить на газ, если будешь бояться того, что другие могут о тебе подумать. Это альфа и омега творческого процесса. Никакой стеснительности.

Еще немного, и Хеннинг захочет сам поступить в этот колледж, но он быстро возвращается к реальности.

— То есть, иными словами, здесь не существует зависти?

— Мне, во всяком случае, о ней ничего не известно. Мы, преподаватели, осведомлены не обо всем, — произносит он со смехом. И вдруг до Фолдвика доходит, о чем его на самом деле спросил Хеннинг.

— Вы думаете, это может быть как-то связано с убийством? — спрашивает он. — Зависть?

— В настоящий момент я ни о чем не думаю.

Сказал это в точности как полицейский, думает Хеннинг. Опять.

— Но разве ее молодого человека уже не арестовали за убийство?

— Его только подозревают.

— Да, но ведь это он сделал? Кто же еще?

У Хеннинга появляется желание сказать: «А как вы думаете, почему я здесь?», но он сдерживается. Ему хочется, чтобы разговор оставался приятным как можно дольше. Но он отмечает, что Фолдвик занял оборонительную позицию.

— Я, конечно, не исключаю, что среди студентов могут быть трения, но это нормально в творческих коллективах, где существуют разные видения одного и того же проекта.

— У вас есть студенты с более острыми локтями, чем другие?

— Нет, я бы так не сказал.

— Вы бы не сказали или вы не знаете?

— Я не знаю. И я не уверен, что сказал бы вам об этом, если бы знал.

Хеннинг улыбается про себя. Он не позволяет себе подвергнуться воздействию менее приятного тона, который приобрел их диалог за последнюю минуту.

— Одна кинокомпания купила опцион на написанный Хенриэтте сценарий, это так?

— Да, это так.

— А какая компания?

— Они называются «Коррект КиноКомпания». Хорошая компания. Серьезная.

Хеннинг отмечает и это.

— Часто ли студентам удается продать свои сценарии серьезным компаниям задолго до завершения образования?

— Это происходит постоянно. У нас полно отчаянных кинокомпаний, которые постоянно ищут новые интересные идеи. Но, честно говоря, многие из проданных сценариев были плохими.

— Значит, многие приходят учиться профессиональной деятельности, одновременно пытаясь ею заниматься?

— Совершенно верно. И я не погрешу против истины, если скажу, что довольно многие наши студенты полагают, что на самом деле им незачем сюда ходить, им надо жить в реальном мире и снимать фильмы, продюсировать, писать.

— Люди с огромным эго.

— Амбициозным людям это присуще. Но странно, что зачастую именно самые способные обладают самым большим эго.

Хеннинг кивает. Возникает пауза. Внимание Хеннинга привлекает висящая в рамке на стене статья из газеты «Дагсависен» с фотографией юноши. Наверняка это сын Фолдвика, думает он. Тот же рот, тот же нос. Подросток. Статья озаглавлена «Код да Винчи — лайт». В ней рассказывается, что Стефан Фолдвик некоторое время назад выиграл конкурс на лучший сценарий.

— Интерес к кино не чужд всей вашей семье, как я погляжу, — произносит Хеннинг, указывая на статью. Он часто прибегает к этому приему во время интервью: начинает говорить на совершенно другую тему, лучше всего о личной жизни, если замечает в помещении какой-то предмет, привлекающий внимание. Трудно сделать хорошее интервью, все время разговаривая о делах. Это возможно, но беседовать проще, когда пробьешь брешь в закрытости интервьюируемого, найдешь предмет, о котором ему легко говорить, с которым он себя ассоциирует. Причем упоминать в таком разговоре о деталях собственной жизни — ошибка, потому что беседа моментально превратится в болтовню. Задача журналиста заключается в том, чтобы заставить собеседника забыть о том, что он дает интервью. Очень часто наиболее важные вещи человек высказывает тогда, когда не думает о каждом произнесенном слове.

И он надеется, что именно это сейчас произойдет с Фолдвиком. Тот смотрит на газетную статью и улыбается.

— Да, это так. Стефан победил в конкурсе, когда ему было шестнадцать.

— Ух ты!

— Да, у него сносный талант.

— Почти как у Хенриэтте Хагерюп?

Фолдвик задумывается.

— Нет, Хенриэтте была более талантлива. По крайней мере так мне сейчас кажется.

— Что вы имеете в виду?

Фолдвику становится неуютно.

— Нет, Стефану в последнее время не слишком хочется писать. Ну, вы понимаете. Подростки.

— Девочки, пиво и выпускной.

— Вот-вот. Я его совсем редко вижу. У вас есть дети?