точку зрения?.. Теперь, когда идеи дизайнеров уже претворены в образцы, нам заявляют, что это провал. Другими словами, провалом объявляется работа целого коллектива НИИБЫТиМа. А, собственно, почему?!. Свое функциональное и эстетическое назначение мебель выполняет. Решена в современном стиле и на высоком уровне исполнена…

– Сам не похвалишь, никто по похвалит! – злобно выкрикнул с места легкопромышленник.

Тропотун откровенно проигнорировал его выпад.

– Я вас вполпе поддерживаю, Станислав Сергеич! – вмешался директор. – Действительно, если отдел легкой промышленности решил вдруг заняться мелочной опекой, следовало согласовать эскизы мебели для молодежного лагеря. Продолжайте, пожалуйста! – кивнул он.

– У меня, собственно, все.

– Позвольте мне? – сказал Оршанский, поднимаясь.

Тропотун стал смотреть на москвича. После вчерашней встречи физиономия его была несколько припухшей и на ней лежал отблеск нерешительности и, пожалуй, даже вины. Тогда Станислав Сергеич с ненавистью глянул в сторону какаду – и похолодел. Над одним из свободных стульев между москвичом и легкопромышленником-какаду замаячила рожа упыря, а через пару мгновений мерзость уже целиком проявилась на стуле.

Но теперь уже нечисть не дефилировала голой, а обрядилась в деловой костюм-тройку мышиного цвета. Жилет туго обтягивал выпирающее брюшко упыря, из кармашка свисала золотая тяжелая цепь старинного вида. От часов, решил Тропотун, не сводивший с пакости глаз. На столе перед нечистью лежала коричневая кожаная папка с золотым тиснением букв. Упырь сидел с неприступным и важным видом, изредка быстро оглаживая свою папку темной когтистой лапкой. Сидел себе, зараза этакая, со скучающей миной суперзанятого человека – и только кончик его длинного хвоста мерно постукивал по столешнице в такт словам Филаткина.

Нутро Станислава Сергеича неприятно заныло и преисполнилось тоской.

Тем временем упырь запрыгнул на стол и присел, явно готовясь к прыжку. Станислав Сергеич не успел глазом моргнуть, как нежить уже взвилась в воздух и скакнула ему на грудь. Ужас парализовал волю замдиректора. Он уже не сопротивлялся, когда упырь с пыхтеньем и урчаньем раздирал ему челюсти, а потом пихал лапу глубоко в горло и с адской силой выворачивал наизнанку его внутренности. Все. Умираю. Понял Тропотун – и потерял сознание.

Голова у Станислава Сергеича кружилась, перед глазами сновали сверкающие зигзаги, но мрак постепенно рассеивался. Тропотун сидел на том же самом месте в кабинете директора, и места членов художественного совета тоже были заняты – но кем?! Тут только Станислав Сергеич окончательно пришел в себя. Во главе стола находился грузный лев с темной густой гривой и проплешинами на шкуре. Вместо Оршанского по стулу катался громадный череп, возмущенно лязгавший челюстями. Легкопромышленник превратился в нахохленного грязно-белого какаду, а москвич в симпатичного шимпанзе в модных очках. Вместо Шнайдера на стуле развалился породистый гнедой жеребец, разбросавший по столешнице передние копыта. На следующем стуле стоял огромный раскрытый сундук, набитый каким-то хламом. Филаткин… Догадался Тропотун. Ну а этот боксер с отвислыми брылями и мокрым курносым носом, с лаем рвущийся в бой, – не иначе как Пустовойтов!

Но самым невероятным было то, что напротив Тропотуна, там, где прежде маячил упырь, теперь помещался Станислав Сергеич собственной персоной. И это было совершенно невозможно, потому что он отчетливо чувствовал – вот он я, здесь, через стол… Ото всей этой несуразицы Тропотун вспотел и полез в карман за платком. Промокая лоб, он вдруг в ужасе уставился на свою руку – небольшая когтистая лапка, поросшая темной шерсткой, была у него перед глазами. Помертвевшим взглядом Станислав Сергеич посмотрел на себя другого. Тот спокойно встретил его взгляд, подмигнул нагловато и хорошо поставленным голосом прежнего Тропотуна заявил: «Я вас всех наизнанку вывернул! Наизнанку!..»

Большой художественный совет, как это ни парадоксально, продолжался. Сундук-Филаткин, закончив свое выступление, с грохотом захлопнул крышку.

– Ммдаа… – рыкнул лев-Воевода и, широко разинув пасть с желтоватыми громадными клыками, спросил: – Ну, кто еще?.. – Потом встряхнул спутанной гривой и с вожделением уставился на откормленного жеребца.

Жеребец всхрапнул, вскинулся на дыбы и заговорил вкрадчивым голосом Шнайдера, изредка подтверждая свои слова негромким ржанием. Прямо он не высказывался, а прибегал к обтекаемым двусмысленным формулировкам. Мебель, конечно, хорошо вписывается в архитектурную среду, говорил жеребец, но вследствие того, что эстетическое восприятие у различных возрастных групп и даже у отдельных людей сильно отличается – на что каждый имеет безусловное право! – следует учитывать эти особенности, так как в силу… и пр., и пр.

Не сводивший с него вожделенного взгляда, лев в глубине своей львиной души мечтал закусить откормленным жеребцом. Шимпанзе то и дело поправлял очки, почесывал под мышками и брюхо, изредка скалился и нервно искал блох в своей густой шерсти. Какаду ерошил грязно-белый хохолок и что-то возмущенно лопотал. А оскаленный череп замер, вперившись пустыми глазницами в парнокопытного оратора, отгонявшего своим пышным ухоженным хвостом неизвестно откуда появившегося овода.

Пока жеребец разглагольствовал, упругий как мячик пес-боксер прямо-таки бесился от возмущения и ярости, взлаивая, подвывая и подпрыгивая на своем стуле. Едва лев дал ему слово, как он запрыгнул на стол и, издав громкий вой от переизбытка эмоций, голосом Пустовойтова обрушился на какаду, на сундук и даже на гнедого жеребца.

– Мебель получилась выше мировых стандартов! – Взгав-кивал он. – Надо иметь элементарный вкус, чтобы это понять. Если же какой-нибудь там какаду предпочитает дедовские табуретки – это личное дело какаду и не имеет никакого отношения к обсуждаемой проблеме!..

Станислав Сергеич в образе упыря поводил большими ушами-локаторами и, отчасти внимая агрессивно настроенному боксеру, размышлял, почему именно теперь, когда он наконец пришел к пониманию истинного своего предназначения, явился ему весь этот шабаш?.. Вопрос был не из легких и не из приятных. Но внезапно до него дошло, что лев обращается непосредственно к нему, как к единственному истинному Станиславу Сергеичу.

– Да-да, я выскажусь! – воскликнул он высоким тенорком, вскакивая на сиденье стула кривыми упырскими ножками. – Тут товарищ заведующий отделом обвинил нас в декадансе, – говорил Тропотун, разевая розовую клыкастую пасть. – А ларчик-то открывается просто – он ведет нечистую игру!

Зверье выжидательно смотрело на него. В зловещей тишине было слышно, как в стекло бьется осатаневшая муха.

– Мне все про вас известна, уважаемый, – с мстительным удовольствием продолжал упырь-Тропотун, глядя на какаду.

– Что это вам такое известно? – возмущенно растопырил крылья какаду, и перья его даже порозовели от негодования.

– Все известно! Все!.. – выкрикивал Тропотун, хлеща себя хвостом по бокам. – И про приятеля с мебельной фабрики! И про пиво, которое вы с ним пьете в рабочее время! И что мебель нашу зарубить решили, чтобы его новый гарнитурчик подсунуть! Интрижка-то белыми нитками шита!..

Пытаясь прервать Тропотуна, какаду возмущенно защелкал клювом и захлопал крыльями – но не