Но пока рядовой Прохоров на пути. Только путь этот дал еще один крюк – в горы. Ну, что ж, может быть, это последний зигзаг. Он ведь так долго ждал дорогу домой.

Птахин и Саидов сидят рядом, прижались друг к другу. Один русский, другой – узбек из кишлака под Самаркандом. Оба сейчас на одно лицо. Понятно, чем они сейчас так похожи: круглыми застывшими глазами. Э-э, да тут уже кого-то стошнило. Укачало… со страху. Прохоров пожалел молодых. И особенно Саидова. Даже не пытается сачкануть. Призвали его из глухомани, языка не знает, на все смотрит выпученными глазами. Отправили на трехмесячную подготовку – и в Афганистан. А здесь – автомат, гранаты в руки, пихнули на борт, потом высадят неведомо где. А зачем – Аллах его знает! Наспех растолковали, куда надо стрелять, как перевязываться… А ясно же только одно: пришлепнуть могут ни за что ни про что – и фамилии не спросят.

Прохоров подумал, что чужой страх действует ободряюще, до того непригляден он. И еще Прохоров представил самого себя со стороны: невозмутимого, железно спокойного. Усмехнулся над собой.

– Саидов, не дрейфь! – прокричал Прохоров.

Тот повернул бессмысленные глаза, наверное, ничего не понял.

– Земляк, а ты чего раскис?

– Что?

– Не бойся! – гаркнул Прохоров сквозь вертолетный рев. – Не убьют! Земляку можешь верить.

Птахин кивнул и вымученно улыбнулся. Ну, вот, и слава богу. Страшно ведь только до первого выстрела, а там уж – дело привычки.

За бортом во все стороны расползались горные кряжи, в крутом изломе простирались ущелья; иные вершины, особенно высокие, казалось, вот-вот царапнут брюхо вертолета, но, послушная руке летчика, машина брала ввысь, и темные громады проплывали внизу; видны были каждая трещинка и складка. Тяжелый мегатонный мир будто выжидал, а маленькие хрупкие «стрекозы» являли собой вызов и непонятную дерзость. Только неясной была цель полета, и, кажется, даже вертолетчики не знали конечной точки маршрута, ждали, когда передадут координаты из штаба.

За очередной грядой распростерлась долина с речкой, змейкой блеснувшей на солнце, островки-отмели, зеленые изумрудные поля. Все это замелькало, завертелось в иллюминаторах, потому что вертолет резко клюнул, по кругу пошел на снижение. Прохоров подобрался, поправил снаряжение, тут «вертушка» ткнулась в землю, из кабины выскочил борттехник в застиранном комбезе, рванул настежь дверь, прокричал:

– Вперед! Бежать прямо и правее!

Вдруг возникла заминка, и тогда первым выскочил Иванов, прыгнул вниз, за ним – Черняев, потом – Птахин, Кругаль. Саидов застрял, зацепившись ремнем автомата, борттехник досадливо подтолкнул его, солдат полетел в проем, грохнулся на карачки. Прохоров десантировался последним, спрыгнул, зажмурил глаза от пыли и с ходу рванул вперед.

Вокруг свирепствовала песчаная метель, в лицо летели мелкие камешки, с грохотом и свистом продолжали садиться вертолеты, сбрасывали живой груз и, не медля, один за другим, взлетали. Летчики остерегались огня на подлете.

Через минуту-другую все стихло. Стали прозрачными, растаяли в воздухе вертолеты, растворились в голубизне.

Рота собралась в некое подобие строя. Солдаты отплевывались, протирали глаза, говорили тихо, вполголоса.

Прохоров взял автомат наперевес, загнал патрон в патронник, поставил на предохранитель, потом огляделся. Слева затаился кишлачок в несколько дворов, никого не видно, двери в дувалах заперты, а рядом живые зеленые поля, разбитые на неровные квадраты. Высадились на отмели, вокруг только серая галька и глина. Они молча перешли вброд студеную мутную речку, двинулись дальше по берегу, чавкая мокрыми ботинками. Боев шел впереди и до сих пор не произнес ни слова. Все команды подавали сержанты. Взвод тоже сохранял безмолвие, дышал тяжело, настороженно. Не до разговоров. Наконец, ротный остановился и повернулся, резко встряхнул автомат, будто оружие уснуло у него на плече. Сомкнутые брови под каской, видны лишь черные пятна глаз. Показалось Прохорову, что голос у ротного какой-то усталый и безразличный, даже хрипотца не та: приглушенная и отсыревшая. По крайней мере, так почудилось.

– Нам поставлена задача: обнаружить и блокировать банду. Численность около сорока человек. На вооружении – «буры», автоматы. Все. Разобраться по боевым тройкам.

В тройке Прохорова – Иванов и Птахин. Они с Женькой с этой минуты должны смотреть за каждым шагом молодого. Это недавно придумали такие тройки, специально для необстрелянных. А Прохоров с Ивановым до всего доходили своим умом, нянек не было. Хотя какие тут няньки! Да и на войне так: ранят тебя – и тот же молодой будет тащить тебя на своей спине.

– Прохоров!

Взвод уже тронулся тремя колоннами, рассредоточенно, говоря по-военному. Ротный приостановился:

– Прохоров! Через час сменишь Кругаля.

Ясно. Речь идет о радиостанции. Тащить ее – хорошего мало. Но ведь не откажешься. Радиостанция не просто глаза и уши, а последняя надежда. «Что ж, если в остатний раз, то можно», – подумал Прохоров и посмотрел на часы. Эх, посидеть бы последнюю эту неделю в части, подправить форму, почиститься. Самое приятное дело – гладиться, обновлять пуговки, делать вставочки для погон, а потом – упаковывать чемодан. Правда, вез он домой всего ничего: пару китайских ручек, зажигалку отцу и небольшое гранатовое ожерелье, которое в духане можно купить за бесценок. Это для Зойки. А вот для матери пока ничего не приготовил. Не ручку же ей дарить: что она – бухгалтер… Ничего, в Ташкенте можно купить. Главное, чтобы сейчас все кончилось хорошо. Не сглазить бы… Он нащупал медальон – Зойкин талисман. Ведь не зря же почти два года здесь отпахал, честь по чести, под огнем не раз, ранен, медаль заслужил. Есть же справедливость на свете! Прохоров сплюнул тягучей слюной.

Ротный шел впереди, время от времени оглядывался. Лицо потное, блестит как отполированная бронза.

– Прохоров, смени Кругаля, а то отстает.

Прохоров глянул на часы. Прошло только сорок минут. Хотел было сказать, но промолчал. Бог с ними, с ротным и с Кругалем. Прохоров все стерпит. Прохоров как лошадь: что ни навали, все повезет. И артачиться не станет. Ничего, неделя осталась, может, меньше. Он молча стащил со спины Кругаля радиостанцию, буркнул «подсоби». И вовсе не так тяжело… «Ничего… Мы перебьемся». Впереди обреченно тащится Птахин. Он еле волочит ноги, прихрамывает. Жара подавляет. На сгорбленной спине раскачивается вещмешок. «Плохо пригнал, – раздраженно думает Прохоров. – Салага… На привале покажу, как надо…» И еще Прохорова раздражает бульканье воды во фляге Птахина. «Наверное, уже отпил половину. Когда только успел… Не смыслит ни черта, что воду экономить надо. Воду и патроны. Ведь речка давно позади». За спиной остались островки зелени, разбитые на неровные квадраты. А здесь один камень. Под ногами, впереди, справа, слева. Раскаленные горы. Одно только небо голубого, обманчиво-прохладного цвета.

Ротный, чувствуется, взведен до предела. На боевых он обычно выдержаннее.

– Прохоров, стой! Всем – стой! Черняев, вышли дозор метров на сто вперед. Скидывай свою бандуру, – обращается снова к Прохорову. – Включай. Умеешь?