Растерян, потерян, безудержно ослабел. На жизни как будто огромный стоит пробел, и пусть лист to-do твой всегда состоит из дел, но он - имитация жизни, пучина быта.

Что станет огнем, что тебя наконец зажжет? Падение вниз обратится когда в полет? Ты ждешь, что наступит когда-нибудь твой черед. А дверь пред тобой без замка, и она - открыта.

Бесподобная © honey_violence

Я так сильно нанервничалась, что уснула. Вырубилась после жуткого стресса у Назара на плече.

Мы вышли из клуба вместе с толпой. Уезжать раньше было бы рискованнее, хотя времени на побег могло быть больше. Но, слившись с возбуждённым шумным потоком, мы были более незаметны.

В клубе оставалось ещё много людей, ушли те, что приходили только ради моего выступления. Я же, сев на заднее сиденье какой-то серой иномарки, вдруг почувствовала тёплую волну благодарности ко всем этим людям. Даже было немного грустно, что я больше не вернусь на сцену.

А я не вернусь. Потому что больше не хочу. Это был мой последний концерт. Впереди ещё предстоит битва за свободу, но сражаться с папой мы уже будем удалённо друг от друга. И это главное.

Засыпала у Назара на плече, пока какой-то его приятель вёл машину, увозя нас отсюда, и думала, что переступаю рубеж. Я всю жизнь прожила в папином доме под его крылом. Оно казалось мне надёжным, но превратилось в бетонное, удушающее. Даже не в клетку, как сказал Назар, а в склеп.

И я так жить не хотела.

И именно этими мыслями пыталась заглушить скребущееся где-то глубоко чувство вины. Потому что как бы я ни была зла на папу, я понимала, что он будет страдать.

Да — злиться. Да — сердиться. Но и скучать. Волноваться, тревожиться.

Потому что так или иначе, папа любит меня. И я тоже люблю его, потому и ухожу, чтобы это не переросло в ненависть.

Может быть когда-то он одумается и мы снова сможем стать семьёй. В другом формате, но всё же. Я бы этого хотела.

Не знаю, как долго мы едем и где сейчас находимся. Машина едет плавно, тихо бормочет магнитола, в салоне тепло, а рядом Назар. И я то и дело то просыпаюсь, то снова проваливаюсь в дремоту. Так спокойно, так хорошо и расслабленно мне давно не было.

Лёгкие нежные поглаживания по плечу напоминают, что скоро мы будем далеко, скоро мы будем в безопасности.

Честно говоря, я даже не спросила у Назара, куда именно мы едем, где будем жить и чем заниматься. Из последнего я точно предположить могу только одно, и от этого предположения внизу живота появляется лёгкая щекотка.

Но вдруг я чувствую, что в плече Назара, на котором покоится моя голова, появляется напряжение. Сон растворяется, и я выпрямляюсь.

— Что-то не так? — спрашиваю, вглядываясь в напряжённое лицо своего сталкера в полутьме салона машины.

Но отвечает мне водитель, разбивая всё это и так расползающееся по швам состояние спокойствия и безопасности.

— За нами хвост, и они поджимают.

Только сейчас, посмотрев в окно, замечаю, что мы не просто едем, а буквально несёмся. Трудно сказать, какова сейчас скорость. Сто пятьдесят? Сто семьдесят?

— Что будем делать, Назар? — спрашивает парень. — Впереди переезд. Если там каким-то чудом не проскочим перед поездом, а хвост не застрянет таким же чудом, то не думаю, что мы оторвёмся. Больше из тачки не выжать, а сзади два крузака.

Сердце начинает стучать в груди часто-часто, а слёзы сами по себе подступают к глазам. Неужели всё пропало? Неужели ничего у нас не выйдет.

Если мне придётся снова вернуться к отцу, если он снова будет держать меня как в тюрьме, клянусь, я… Я не выдержу. Я…

Даже оформлять мысль в слова в своей голове не хочется. Но мне становится так больно и так горько при мысли, что я снова окажусь под замком. И теперь уже, после побега, под самым надёжным, который только сможет придумать мой отец.

Но перед поездом мы не успеваем. Приходится резко снизить скорость и съехать на обочину к деревьям. Назар и второй парень резко открывают двери и выходят на улицу, как раз, когда здоровенный внедорожник папиных псов резко тормозит с другой стороны дороги.

Я тоже выскакиваю и вцепляюсь сзади Назару в куртку. Хочется взмолиться “не отдавай меня”, но язык присыхает к нёбу. Ночь не холодная, но меня трясёт.

Особенно, когда понимаю, что в руке у Назара… пистолет.

То, что сейчас может произойти, пугает до чёртиков. Хочется сжать ладонями голову и убежать.

Из машины напротив выпрыгивают двое здоровил и мой отец собственной персоной. Назар дёргается, но я хватаю его за руку.

— Не стреляй, прошу, там мой папа!

От всей этой ситуации, этого кошмара наяву хочется кричать. Громко, истошно, до сорванного горла. Хочется остановить время и проорать каждому из них в ухо, что так, мать вашу, нельзя!

— Надина! — басит отец, быстрым шагом направляясь к нам.

Назар напряжён настолько, что его мускулы и лицо становятся будто высечеными из камня. В темноте ночи и свете фар автомобилей он кажется мертвенно-бледным. Нереальное ночное существо, каким я видела его в те наши встречи в темноте.

Но отец не успевает ещё дойти до нас, как рядом резко тормозит ещё одна машина. И мы, и отец наблюдаем, как распахиваются двери и оттуда выходят Миксаев, Кот ещё несколько каких-то парней, Разан и та девушка, что заменила меня на сцене. Она всё ещё в костюме, а поверх лёгкое пальто. Но без маски, и когда на её лицо падает свет, я потрясённо замираю. Потому что мы похожи с ней как две капли воды. Только с разницей в двадцать лет…

— Мама? — шокированно шепчу севшим голосом. Горло перехватывает в спазме, и я даже сглотнуть не могу.

И не только я. Отец