Да.

Ну да ладно. Сегодня в конце последнего контрольного сеанса с доктором Эвелин я выдал самое достойное Дулика представление в жизни:

ДОКТОР ЭВЕЛИН

Как ты себя чувствуешь?

Я (улыбаясь)

Чувствую себя прекрасно. Живым. Снова проснувшимся. Сверхэнергичным.

ДОКТОР ЭВЕЛИН

Ощущаешь какие-нибудь побочные эффекты? Колющие ощущения? Потерю памяти?

Я

Иногда. Но ведь это хорошо, верно? Значит, работает?

ДОКТОР ЭВЕЛИН

М-м-м… полагаю… Хочешь о чем-нибудь спросить?

Я (по-прежнему улыбаясь)

Только один вопрос.

ДОКТОР ЭВЕЛИН

Валяй.

Я

Вы всегда были такой красивой?

ДОКТОР ЭВЕЛИН (смеется)

Что-о?

Я

Мне кажется, лечение подарило мне какое-то новое сверхкрасочное зрение.

ДОКТОР ЭВЕЛИН (продолжая смеяться)

Ты выглядишь более счастливым, Джонатан.

Я

Я и стал счастливее. Словно мне нужно было упасть, чтобы подняться.

ДОКТОР ЭВЕЛИН (крючок, леска и поклевка)

Логично.

Я

О, наверное, у меня есть еще один вопрос.

ДОКТОР ЭВЕЛИН

Мгм?

Я

Вы скажете папе, что я поцеловал Уэба?

ДОКТОР ЭВЕЛИН (больше не смеясь)

Нет, если ты не захочешь, чтобы я сказала.

Я

Я не хочу. Это была ошибка. Ошибка, которую я навсегда исправил.

ДОКТОР ЭВЕЛИН (тот спирограф в ее глазах снова начинает вращаться)

Ну, есть у меня кое-какие идеи для вас обоих… чтобы помочь подпитывать ощущение. Но когда позвоню твоему отцу, чтобы рассказать о своей оценке, я не скажу о произошедшем. Мои уста запечатаны. (Протягивает мне кексик.)

Я

В честь чего?

ДОКТОР ЭВЕЛИН

В честь твоего дня рождения, который был на прошлой неделе. Я не хотела отвлекать тебя от лечения… папа сказал, будет лучше, если я подожду.

Я

Ах, да… спасибо… спасибо вам.

ДОКТОР ЭВЕЛИН

Он будет… очень гордиться тобой, Джонатан, и проделанной работой. Я в этом уверена.

Я (все-еще-все-еще-все-еще-все-еще улыбаясь)

О, я в этом совершенно уверен. Совершенно.

(Выхожу из чистилища, все еще улыбаясь от уха до уха. Улыбаясь так усердно, что щеки болят. Улыбаясь – мимо администратора, Дебби. Улыбаясь – пока не закрываются двери лифта. Улыбаясь, пока не вижу себя отраженным в стальном листе. Улыбаясь, пока плачущий водопад не прорывается десятью тысячами слез…)

Церковные колокола звоном возвращают меня обратно в гостиную. А, нет, это кубики льда звякают в папином бокале. И он орет, то ли на меня, то ли на телевизор. Невозможно понять, куда именно направлен его взор, когда он уже принял одну… две… три порции спиртного. Все-таки на телевизор.

Лицо этого парня действительно рябит – или это все те же дурацкие побочные эффекты? Нет, рябит. Папа раздраженно р-р-рычит, поднимает спинку кресла, бьет телевизор кулаком по боку.

– Уже никому доверять нельзя! Даже клятому президенту. А все это новомодное террористическое дерьмо, когда люди захватывают самолеты? К чему, черт подери, катится мир? Сделай мне еще порцию, будь другом, сынок.

Беру бокал, подхожу к стойке, наливаю, как обычно. Парень в телевизоре бодро бубнит:

«Я говорил президенту о том факте, что у нас нет денег, чтобы заплатить людям для удовлетворения их требования. Он спросил, в какую сумму это обойдется. Я сказал, что, возможно, в миллион долларов или больше. Он ответил, что это не проблема».

– И я голосовал за этого жулика, дьявольщина! – кричит отец не пойми кому. Дожидаюсь, пока он перестанет брыкаться в кресле, потом отдаю бокал. Папа похож на морского слона. И пахнет так же. Словно недавно выбросился на берег из вонючего озера и пару дней пекся на пляже. В последнее время он решил жить исключительно в своих боксерах с картинками из «Денниса-мучителя»[56] – как я полагаю, это подарок сынишки Хизер на День отца. Ну и ладно. Я вручил ему лучший подарок, который может пожелать любой отец – сияющего, новехонького, с иголочки, полностью исцелившегося сына!

Снова сворачиваюсь на диване.

С его губы свисает сигарета.

– Когда я во второй раз голосовал за этого парня, я говорил, что он никак не смог бы выиграть без лжи и мошенничества. – Папа щелкает зажигалкой-пенисом, но из нее вылетают лишь искры. Прячу лицо под бабушкиной шалью, чтобы он не видел, как я смеюсь. Когда выглядываю, бабуля хохочет так задорно, что весь портрет трясется. Она подмигивает. – Неужели никто в этом мире не может ничего добиться без вранья и мошенничества, БУДЬ ОНО ВСЕ ПРОКЛЯТО?!

– Дай я попробую.

Перебираюсь на другой край дивана, беру из его рук сигарету и зажигалку и начинаю щелкать сам. Теперь, когда папа видит со стороны то, что видел я, он разражается хохотом, который быстро превращается в надсадный кашель.

– Ты в порядке, пап?

Кивает и отмахивается.

Еще пара щелчков пенисом, и я протягиваю ему зажженную сигарету. Бабушка встревоженно смотрит вниз.

– Где ты научился это делать? – спрашивает он, еще пару раз стукнув себя в грудь.

– Что?

– Прикуривать сигареты?

– Ой, не знаю. Наверное, на тебя насмотрелся. – Снова поворачиваюсь к телевизору.

– Слушай, прошу тебя, не надо.

– Что не надо?

– Не начинай курить это дерьмо, – говорит папа. – Слышишь? Это вредно для легких и… всего остального… Ты вылечился, сынок. Я тобой горжусь. Нет смысла все портить, снова заболев. – Он неуверенно машет рукой в мою сторону. – Просто не будь засранцем.

– Ладно.

Смотрим телевизор.

«Для начала я сказал президенту, что в аппарате растет раковая опухоль, и если ее не удалить, сам президент будет убит…»

И тут случается это. Его образ снова появляется, мигая и пробиваясь сквозь лицо парня, дающего свидетельские показания. Уэб. Разорванный и сломанный. Лицо, которое я прежде видел только в зеркале. А теперь его демонстрируют мне – и все из-за меня.