Мои руки сжимают руль так крепко, что, кажется, вот-вот оторвут его от приборной доски. Гром потрошит тучи. Прорывается ливень. Дворники мечутся по ветровому стеклу, но толку от них…

– Не знаю… – говорит он. – Я просто не… знаю… – И его снова нет. Вырубился.

Заруливаю на подъездную дорожку и вбегаю в дом, захлопывая за собой дверь спальни. Распахиваю окно, высовываюсь далеко, насколько могу, – трещат разряды молний, гром ревет взлетающей ракетой, дождь лупит по деревьям… о-боже-о-боже, это ТАК ХОРОШО! В секунду промокаю насквозь.

Закрываю глаза, представляя нас с Уэбом на подоконнике, как мы вопим в небо, держа друг друга, и ветер кнутом обвивается вокруг нас. «Ты должен прочувствовать дождь, приятель!» – кричит он. Мы смеемся. «Да-да-да!»

А потом все прекращается. Вот так раз – и нет. Пуфф. Слепящий ливень превращается в мелкую морось, потом в тишину.

Оглядываюсь. Все плачет. Кроме меня.

Папа спит, свернувшись на переднем сиденье. Хочется крикнуть из окна: «Я знаю, что ты предпочел меня маме! В первую очередь поэтому я так старался все исправить. Я не хочу, чтобы твой выбор был напрасным!»

Вместо этого закрываю окно.

Гроза миновала.

Однако мое сердце до сих пор чувствует гром.

31

29 июня 1973 года, пятница

На следующее утро выглядываю из-за занавесок. Все усиленно искрится после ночного дождя. За исключением папы, который по-прежнему спит в машине. Беру со стола альбом «Aladdin Sane» и залегаю обратно в постель.

– Эй, Зиг, ты здесь?

Никакого движения.

– Зиг? Ты здесь? Мы давненько не виделись, но…

Зигги поднимает глаза, улыбается. «Привет, малыш Звездный Человечек, ты всегда хорош в моем сердце – такой, какой есть».

– Угу… Где пропадал?

«Здесь. Там. Везде помаленьку. Думал, я тебе больше не нужен…»

– Ты нужен мне, как никогда!

«Ты не одинок, Джонатан. Я всегда танцую в твоем сердце. Ты ведь это знаешь, верно?»

– Догадываюсь.

«Ой, брось, красавчик, давай потанцуем».

И весь остаток утра мы молимся. Я по-прежнему не плачу. Не могу. Может, процедуры осушили все слезы.

Через пару часов спускаюсь. Кофеварка закончила капать в кувшин. Наливаю чашку и сажусь за кухонный стол. Папа все еще спит на пассажирском сиденье. (Я укрыл его одной из бабушкиных шалей, но он едва шевельнулся.)

Ну и ладно. Пытаюсь читать дальше «Относительность» Эйнштейна. С мыслью, что, может быть, электрошок стимулировал какие-то новые мозговые клетки, выжег новые синапсы, которые сделают меня гением. Не тут-то было. У меня уходит десять минут, чтобы прочесть одно предложение, клянусь. Но я рвусь вперед, полный решимости понять. Что угодно, только бы убраться отсюда.

Застреваю на предложении о во́роне, летящем со скоростью абракадабра, когда…

Москитная дверь со скрипом открывается: вваливается зомби из «Ночи живых мертвецов». Футболка перекинута через плечо, большой волосатый живот имеет точно такой же бледный оттенок.

– Кофе? – спрашиваю я.

Он кивает, вытирает лицо. Словно пытается стереть свою жизнь.

Поднимаю глаза. Бабушка на портрете стоит, руки в боки. О боже, да она в ярости! Терпеть не может, когда он пьет. Когда папа поставил в гостиной барную стойку, она обозвала ее дьявольским гадюшником.

Отец откашливается, мямлит что-то.

– Что? – переспрашиваю нетерпеливо, под стать нетерпеливо топочущим бабушкиным каблукам.

Снова откашливается, заглядывает в свою кружку.

– Я постоянно скучаю по ней, ты знаешь. Единственная женщина, которую я любил. – Берет кружку так, словно снова держит ее за руки. – Она понимала, что что-то изменилось. Все время говорила… – Смотрит на меня. – Ты был не таким, как все. Особенным. Тебе суждено было менять человеческие жизни.

О. Этого я не ожидал.

Сидим в молчании.

– Она говорила, что любит тебя больше всего на свете. Говорила, что всегда будет любить, что бы ни случилось. Просила меня пообещать, что я буду делать то же самое. – Снова опускает взгляд на кружку – ее руки. – Я не представляю, что еще сделать, сынок. Твоя докторша сказала… Я сделал все, что мог, чтобы помочь…

Я рывком выхожу из транса, в который он меня каким-то образом ввел. Я так и знал! Доктор Эвелин. Вот почему он теряет разум: из-за их вчерашнего разговора. Бабушка наклоняется вперед, чтобы все расслышать.

– Что ты имеешь в виду?

Он качает головой, но ничего не говорит. Это может означать тысячу разных вещей. Мне внезапно кажется, что мы попали в ключевой момент одной из серий «Бэтмена»: «Отец Джонатана отправит его в тюрьму? Скажет, что он не настоящий его отец? Что случится с Джонатаном Коллинзом? Смотрите на следующей неделе. В то же Бэт-время. В том же Бэт-…»

– Мы едем на озеро.

– Что?

– На неделю.

– Что?! (О нет. Нет-нет. Ни в коем случае. Ой-ей!) – бросаюсь с места в карьер: – Мне не нужно никуда ехать. Ты – ты поезжай! Тебе как раз следует. Подышать свежим воздухом, сменить обстановку, ты ведь уже две недели торчишь тут со мной, тебе нужно побыть наедине с Хизер, а со мной все хорошо, все будет хорошо, я могу о себе позаботиться, я могу…

Голова идет кругом. Не могу перевести дух. Слов не хватает, чтобы заполнить пространство.

Он встает из-за стола.

– У меня нет выбора. Как и у тебя. Распоряжение врача! Как я понял, нам нужно «время вдвоем, чтобы укрепить узы между отцом и сыном».

– Зачем?

– Ты не вылечился.

Каждое слово пронзает колом мое сердце.

– Да чем это поможет-то?!

– А мне откуда знать, черт подери? Она провела какие-то там хитрые исследования. Полагаю, теперь я во всем виноват… – Папа начинает наливать себе еще кофе.

– Что? Это не…

– Сказала что-то, типа, у тебя нет мамы, а я слишком отдалился от тебя, и – БЭМС, ты стал такой, какой есть. – Ставит кувшин от кофеварки обратно на стол. – Поэтому мы должны поехать куда-то там, чтобы ты глубже погрузился в свою мужскую энергию – она так и сказала, мужскую энергию… и еще какая-то там хиппи-диппи-нью-эйджевская чушь, в которой я не разбираюсь…

– Что?.. Но я не… Почему именно на озеро?

– Это единственное место, которое пришло мне в голову!

– Я не хочу ехать.

Мне нельзя. Не поеду.

Он смеется.

– Думаешь, я хочу? Это не обсуждается. Я не собираюсь вешать на себя вину за твои дела. Только не после всего произошедшего. И я уже переговорил с Хизер.