После обеда Ратлидж вышел на поиски небольшого, стоящего на отшибе домика, в котором жила старая Сейди. Сгущался туман. Траск нехотя объяснил ему, как найти старуху.

– Говорят, она безобидная, но от нее у меня мурашки по коже! – признался он Ратлиджу. – С ней никогда не знаешь, что будет дальше. И ее глаза – как будто раздевают догола, словно у нее мясницкий нож в руке…

– Мне говорили, она неплохая сиделка.

– О да, ходить за больными она умеет. Но что она крадет, пока вы беззащитны? – Судя по выражению его лица, Ратлидж понял: Траск имеет в виду не деньги. И не медные канделябры.

Отправляясь в путь, он думал: вот из таких страхов в свое время родилась охота на ведьм.

Сейди жила в узкой лощине, которая ответвлялась от главной долины реки Бор; лощина была совсем маленькой. Ее домик с просевшей от старости крышей походил на мокрую серую жабу. На склоне холма старуха разбила небольшой садик. В основном она выращивала лекарственные травы – Ратлидж не знал и половины из них. Вдали он заметил капустные грядки, перья лука и плюмажи моркови. На клумбе росли чахлые цветы, прибитые к земле сильным дождем. В полуразвалившемся курятнике копошились грязные цыплята.

Должно быть, Сейди издали увидела, как он подходит, потому что старая деревянная дверь приоткрылась, прежде чем он вошел.

– Зонтик оставьте у подоконника и вытрите ноги вон о тот коврик! – приказала она. – Не пачкайте мой пол!

Он послушался и очень удивился, когда наконец переступил порог и очутился в комнате с низким потолком, служившей хозяйке и гостиной, и кухней. В свете пламени в огромном очаге, где можно было целиком зажарить свинью, маслянисто поблескивали оштукатуренные стены. В комнате было тепло, а яркие коврики на каменном полу предохраняли ее от сырости. Старая, разрозненная мебель знавала лучшие дни. Под потолком висели пучки сушеных трав и цветов, придавая комнате экзотический вид. Потянув воздух, Ратлидж уловил смесь диковинных ароматов. В плетеных камышовых корзинках лежал сухой хворост. На подушке у единственного окна спал большой черный кот. Ратлидж невольно подумал: ее талисман?

Проницательные глаза Сейди оглядели гостя с ног до головы.

– По какой причине лондонский полицейский мокнет под дождем, чтобы побеседовать со старухой?

Ратлиджу показалось, что сегодня Сейди рассуждает вполне здраво. Голос ее звучал недовольно, но и как будто слегка смущенно.

– Как вам известно, я стараюсь узнать как можно больше об обитателях Тревельян-Холла, – негромко ответил Ратлидж. – Я подумал, может быть, вы вспомните кое-что полезное для меня.

– Что, например?

– Например, куда подевались слуги, которые работали там раньше?

– Кто где. Перешли в другие дома или ушли на покой. Или умерли.

– Вы помните, как их звали?

Старуха широко улыбнулась:

– В моем-то возрасте? – Ратлиджу почему-то показалось, что она вспомнит, если постарается. – Спросите лучше миссис Трепол. Или священника.

– Тогда расскажите о Николасе Чейни.

Взгляд Сейди вдруг сделался настороженным. Она посмотрела ему в глаза:

– Зачем еще? Не хочется мне о нем говорить.

– Никак не могу понять, почему он покончил с собой. Почему решил умереть вместе с Оливией. Его поступок… не вяжется с его характером.

Сейди хмыкнула:

– Вы когда-нибудь видели человека, отравленного газами?

– Много раз. – Ратлиджа невольно передернуло, когда он вспомнил покрытые коркой лица, красные, воспаленные губы, хриплое дыхание, когда несчастные отчаянно хватают ртом воздух…

– Значит, не мне вам рассказывать об их страданиях. Легкие у них горят, они не могут глубоко вздохнуть; внутри у них все воспалено, и они давятся собственной мокротой. Николас говорил, что ему снился аромат фиалок… и лимонов.

– Николас не был настолько тяжело болен. Вы это знаете. А теперь знаю и я.

Сейди отвернулась, подошла к окну и погладила кота.

– Не спрашивайте меня о Николасе Чейни. И о маленьком Ричарде. Вы поэтому пришли, я по вашим глазам вижу. И еще я слышала, как жаловались местные, когда шли обыскивать болота.

– В вашем саду растут фиалки? – спросил Ратлидж, рассеянно трогая рукой пучок сушеных бессмертников под потолком.

– Они не очень хорошо высушиваются, – ответила старуха, оборачиваясь к нему.

– На пустоши и на болотах они растут?

– Бывает. Если семена принесет ветром. Или обронит птица. – Она смотрела на него настороженно, но как будто не боялась его вопросов. Интересно почему, подумал Ратлидж. – Фиалки любят весеннюю прохладу и полутень во второй половине дня. И часто вырастают сами, где захотят, а вовсе не в том месте, которое для них выберете вы.

Ратлидж смерил ее задумчивым взглядом. Старое, сгорбленное тело, выцветшие, но ясные глаза, знания и жизненный опыт, ум и память, которые изменяют ей с годами…

Он вспомнил, что говорил капеллан на заупокойной службе по солдатам, погибшим во время артобстрела. «Они никогда не состарятся… никогда не испытают страха и холода, голода и боли, горечи об утраченной любви и жалости к молодым. Хотя их будет очень недоставать, этих мужчин, которые не увидят своих сыновей на руках у жен, восхода луны над летним морем и не полюбуются красивыми розами, они обрели то, о чем в конечном счете мечтаем мы все, – вечную весну. И преследует нас не их горе, но наше». Как ни странно, его слова поддерживали усталых людей. Но не самого капеллана, подумалось теперь Ратлиджу.

– Вы прожили счастливую жизнь? – спросил он у старухи.

Лицо ее дрогнуло от удивления.

– Никто до вас не задавал мне такого вопроса, – тихо призналась она. – Нет, мне никогда не было дано выбирать счастье. Я только служила. Если уж на то пошло, не знаю, может, это и к лучшему. Ведь те, кто знает счастье, знают еще и горе…

– Оливия Марлоу знала горе?

– Мисс Ливия? Она ходила на похороны, как и все остальные, и плакала.

– Нет, я имею в виду – горе из-за того, что сделала с ней жизнь. Я не о параличе говорю. И не о стихах. И не о мертвых близких. А о том, кем была она сама.

– Да, – ответила наконец старуха. – Она несла на душе тяжкое бремя. И мучилась оттого, что не в силах была все исправить. Однажды очень давно она сказала мне, что Бог наслал на нее недуг, и я спросила, что за недуг. Она ответила: жить со злом и не уметь его остановить.

– А умерев, она положила всему конец? Остановила зло?

Сейди нахмурилась:

– Не знаю, сэр. Очень хочется верить, ради нее самой, что да. Тяжело думать, что она лежит в могиле без надежды на покой!

Он обернулся, собираясь уходить. Но потом ему пришло в голову еще кое-что.