Бррр. Неприятный тип.

Головорез идёт следом, небрежно чиркая зажигалкой, и я набираю полные лёгкие воздуха, стараясь не дышать отвратительно вонючим дымом.

Тут же в руке мужчины блеснул ключ от домофона, и железная дверь с лёгким попискиванием, распахнулась.

– Входите.

– На лифт?

– Нет, лифт нам не понадобится, второй этаж. Вы надеюсь, не против прогуляться пешком?

Мотаю головой, не удосуживаясь даже ответить Одинцову. Меня гложет любопытство – чья эта квартира и кому она принадлежит? Но я пока не хочу ничего спрашивать, боясь вызвать лишний интерес.

Ведь пока я покорна и спокойна, я смогу договориться с этим опасной мужчиной, не боясь быть связанной и брошенной в углу комнаты с кляпом во рту.

Оказываемся на втором этаже, и мужчина бодро проворачивает ключ в замочной скважине одной из квартир.

Щёлк.

Створка с шумом распахивается, и на меня тут же пахнуло дорогим парфюмом, которым некогда любил пользоваться отец. Кажется, он обожал этот парфюм ровно до того момента, как умерла мама – именно она снабжала его этими пузатыми флакончиками из коричневого стекла. А потом, мир для него будто померк. При мыслях о родителях к горлу подкатили сдавленные рыдания, и я быстро сглотнула комок, стоящий в горле.

Нет, нельзя.

Вдыхаю такой знакомый до боли аромат, и судорожно трясу головой, пытаясь освободиться от грустных воспоминаний. Одинцов не должен заметить перемены моего настроения.

Нужно успокоиться.

– Входите, Эмилия Игоревна, располагайтесь.

Над потолком вспыхивает трёхрожковая старая люстра, освещая небольшой коридорчик тусклым светом, и я оборачиваюсь на своего похитителя.

– Что дальше?

– Дальше – вы останетесь в этой квартире до приезда супруга. Юрий Александрович приедет к вам завтра утром.

– И вы оставите меня одну?

– Да, надеясь на ваше благоразумие. Митрофанов сказал, что вы не способны на дурные поступки, и я могу оставить вас без присмотра.

– Спасибо.

Утыкаюсь взглядом в пыльный пол, скидывая ботиночки, и аккуратно делаю шаг по направлению к гостиной. Юрий думает, что я не способна высунуться в окно и кричать, чтобы меня спасли?

О, он глубоко заблуждается.

Главное – дождаться, пока его приспешник благополучно уйдёт, надеясь на моё спокойствие. В таком случае, я могу даже не давать ему взятку – легко освобожу себя сама, без чьего-либо участия.

Прохожу в единственную комнату, оглядываясь по сторонам.

М-да, негусто. Старый продавленный диван с парой круглых засаленных подушек, допотопный обшарпанный шкаф и телевизор на трёхногой тумбочке, поверх которого лежит грязно-серая салфетка, связанная крючком.

Это – явно не квартира Юрия Александровича, а, скорее всего, халупа, принадлежащая самому Одинцову. Митрофанов бы не позволил жилплощади находиться в такой бедственном положении.

– Я вас поняла, можете идти.

Оборачиваюсь, смотря на головореза, пытаясь придать своему тону самое беззаботное звучание. Но, на самом деле, сердце готово выпрыгнуть из груди от нетерпения, а щёки залились румянцем.

Мужчина качает головой.

– Извините, Эмилия Игоревна, но я не оставлю вас.

Холодею.

– В смысле?

– Уж больно у вас глаза горят. Юрий Александрович зря думает, что вы – невинная беззащитная овечка, это не так. А мне очень не нужны проблемы с законом, если вы решите устроить дебош. Так что, я лучше тут покараулю, пока супруг не приедет за вами.

Опускаю плечи и закусываю нижнюю губу.

Чёртов Одинцов! И как он так легко раскусил мой план?

– Тут только один диван, насколько я вижу.

Нервно оглядываю комнату, пытаясь хоть как-то повлиять на твёрдое решение мужчины.

– Я не буду спать, посижу на кухне, кофе попью. А вы устраивайтесь. Всё равно раньше десяти утра Юрий Александрович не приедет.

Выдыхаю.

Что ж, побег не удастся. Но, возможно, сон всё же, сломит противника? Ведь до утра ещё уйма свободного времени.

– У меня голова болит.

– На подоконнике коробка с лекарствами, посмотрите там что-то подходящее. А я пока воды принесу.

Радуясь, что Одинцов наконец-то оставил меня в одиночестве, я не спеша подхожу к окну. Из него открывается вид на соседний дом и небольшую детскую площадку, погрязнувшую в лужах талого снега.

Если даже я и буду кричать – вряд ли кто-то меня услышит.

Слышу шаги мужчины в коридоре и поспешно запускаю руку в коробку с лекарствами. Сделаю вид, что ищу что-то подходящее – не нужно привлекать к себе внимание.

Рука аккуратно переставляет коробочки с лекарствами, и тут взгляд цепляется за привычную ярко-жёлтую упаковку.

Что это?

Ну, так и есть – сильное снотворное! Именно его использовала тётушка, чтобы уснуть, когда наша семья переживала непростые времена в связи с кризисом отца. Именно это лекарство пил папа, перед моей свадьбой очевидно сильно нервничая в последние дни.

Это оно!

– Нашли таблетку?

Одинцов вырастает за моей спиной, и я, стараясь скрыть радость от такой важной находки, возбуждённо киваю головой.

– Вот вода.

Быстро выдавливаю в ладошку таблетку, и зажимаю её в кулаке. Это – моё единственно спасение выскользнуть из этой ужасной квартиры. И отсрочить встречу с собственным супругом.

Делаю вид, что запиваю таблетку водой, а сама незаметно опускаю белый кругляшек в карман юбки.

Отлично.

Нужно только придумать, как подсыпать таблетку хозяину квартиры. Но с этим торопиться не нужно – времени у меня ещё предостаточно для побега.

– Вы выпили кофе?

– Ещё нет, поставил чайник кипятиться.

– Можно, и мне чашечку?

С надеждой смотрю в глаза этого неприятного мужчины, как можно приветливее улыбаясь при этом.

– У меня растворимый, дешёвка. Вы вряд ли будете такой пить, Эмилия Игоревна.

– И всё же.

– Как хотите. Мне не жалко.

Одинцов разворачивается на каблуках и уходит в направлении кухни, откуда слышно бульканье кипящего чайника.

Отлично!

Теперь осталось только отвлечь этого неприятного головореза светским разговором и кинуть в его чашку таблеточку. И пусть спит сладко.

На кухне такой же минимализм, как и в единственной комнате. Очевидно, эту квартиру редко используют для житья, в основном – для каких-нибудь тёмных делишек.