И вообще, Орион, быть может, и не стал бы охотиться на амфисбену задаром; они лишь немногим опаснее агглов, которыми питаются. Основная проблема с ними заключается в том, что каждые несколько лет хищники, угрожающие амфисбенам, массово гибнут при очищении; тогда амфисбены откладывают огромное количество маленьких упругих яиц в теплых сырых уголках, например возле труб с горячей водой. Вскоре после Нового года детеныши вылупляются и так и сыплются из душей и кранов, шипя и кусаясь обеими пастями. Это, конечно, кошмар; впрочем, яд у них еще такой слабый, что просто щиплет. Он станет сильней, когда они вырастут и перестанут пролезать в кран. Когда моешься, слышно, как они там шипят; остается лишь надеяться, что внезапно не отвалится насадка душа.

Я подумала, что в этом году наверняка будет нашествие амфисбен. Нужно было предупредить остальных, а заодно посвятить часть времени, отведенного для рукоделия, изготовлению сеточек, которые можно будет прикрепить в душе. Лизель, вероятно, предвидела это некоторое время назад и придумала, как превратить нечто имевшееся под рукой в полезный ресурс. Вот умница. И еще умней с ее стороны было воспользоваться прекрасной возможностью отправить Ориона на охоту в уплату за выполненное задание, с которым она наверняка справилась бы за час-другой.

Я лежала на постели и совершенно неоправданно дулась, пока Лизель расправлялась с целой пачкой заданий; у нее уходило на это примерно столько же усилий, сколько у меня – на то, чтобы лежать. Она слегка притормаживала, только если попадалось неразборчивое слово, которое Орион заляпал едой и/или внутренностями злыдней; тогда она подзывала его, чтобы он помог разобраться. В целом я сильно недооценила Лизель: она потратила тридцать восемь минут, включая сортировку заданий по порядку срочности, раскладывание листков по папкам и приведение стола в порядок.

Я перестала злиться на нее и стала злиться на Ориона, который рассеянно отодвинул папки на край стола и сказал:

– Супер. Спасибо. Сколько тебе надо чешуек?

Этого было бы недостаточно и для меня, а уж тем более по нью-йоркским стандартам.

– Лейк хочет сказать – он безмерно благодарен за то, что ему не придется целых полгода увертываться от чанов с крепкой кислотой, поскольку он не удосужился сделать домашку, – сварливо сказала я.

Лизель пожала плечами с усталостью ветерана всех войн – вероятно, она с самого начала прокладывала себе путь, делая уроки за членов анклавов, – и обратилась к Ориону:

– Тридцать шкурок принесешь? И чтобы не младше двух недель.

– Конечно, – блаженно ответил Орион, и я не заскрипела зубами только потому, что это исключительно фигура речи.

Никакого оправдания у меня не было. Лизель заключила хорошую сделку, и Орион тоже, и даже я получила свою выгоду, потому что могла немного перевести дух. Больше не нужно было беспокоиться из-за того, что заброшенное задание вернется и напомнит о себе. Орион теперь имел полное право забыть об алхимии; в любом случае, насколько я понимала, он не имел к ней склонности. Зачем он вообще решил специализироваться на алхимии? Нью-йоркские лаборатории наверняка полны гениев; вряд ли он выбрал этот предмет, чтобы на всю жизнь сделаться посредственным алхимиком.

Меня это страшно раздражало, тем более что веских причин для раздражения не было. Я даже сказать ничего не могла. Если бы я попыталась облечь свои чувства в слова, вышло бы нечто неприятное, завистливое и жалобное, вроде: «С какой стати ты так легко заключаешь сделки, которые позволяют тебе отделаться от нелюбимых занятий?» После этого, впрочем, следовало бы намекнуть, что я-то не такая, – но на запястье у меня красовался нью-йоркский разделитель маны.

Поэтому я ничего не стала облекать в слова; я просто лежала, свернувшись, на постели, и кипела от досады, пока Орион и Лизель обсуждали условия договора. Рассеянность враз покинула Ориона: Лизель только что полностью расчистила ему путь. Теперь он мог только охотиться, есть и спать (последние два пункта – опционально). Она даже предложила ему сварить какую-то приманку из амфисбены.

Уж точно я не ревновала. Честно говоря, я была так далека от ревности, что даже и не думала об этом, пока Лизель не бросила в мою сторону исполненный досады взгляд, и тогда я поняла, что ей бы очень хотелось пробудить у меня ревность. Если бы дверь приоткрылась хоть немного, она бы бросилась на штурм. Я ее не винила. Лизель так хотела получить гарантированное место в Нью-Йорке, что всерьез рассматривала Магнуса Тибо и убийство; я, несомненно, ставила Ориона выше того и другого. И если уж он один раз заглянул ей в декольте, Лизель постаралась бы обеспечить ему вторую возможность.

Но он этого не сделал, и тогда я запаниковала еще больше, потому что у Ориона не было никаких причин не заглядывать Лизель в декольте. Лично меня это не интересует, но я и то не удержалась. Думаю, надо быть совсем уж бесчувственным, чтобы не оценить красивую грудь, золотые кудряшки и блестящие розовые губки. Если ты годами питаешься безвкусной кашей, и внезапно тебе предлагают кусок шоколадного торта, плевать, что ты не любишь торт; если ты по-настоящему голоден, то, по крайней мере, задумаешься, прежде чем отказаться.

Орион не имел никакого права отказываться. Я не сомневалась, что торты он любит, ну или, по крайней мере, готов попробовать, а с моей тарелки ему не досталось бы ни кусочка, пока у меня было право голоса. Хотя бы ради приятных воспоминаний… но Орион даже глаз не скосил. Неужели он так искусно притворялся равнодушным?

Лизель рассердилась, что неудивительно. Столько усилий, а в ответ лишь капелька благодарности. Поэтому, когда зазвонил колокол, возвещая о завершении очистки, Лизель сдержанно сказала:

– Я к себе, – и ушла, прежде чем я успела встать и удалиться вместе с ней.

– Я тоже пойду, – поспешно сказала я, но тут Орион подошел ко мне и тоскливо спросил:

– Ты уверена?

У него хватило наглости мельком бросить взгляд на мою грудь, в данный момент скрытую несвежей майкой, сплошь в пятнах сажи и алхимических ингредиентов.

– Абсолютно, – резко ответила я.

– Я тебя провожу, – сказал он.

Нужно было ему позволить. Но вместо этого я сказала:

– Я и без посторонней помощи сумею пройти по коридору, Лейк.

Тут в животе у меня заурчало, и он заметил:

– Ты же рассталась с завтраком. Тебе надо поесть.

Он вскочил и принес мне батончик мюсли всего лишь восьмилетней давности, очевидно, полученный в подарок от какого-нибудь восторженного поклонника. Это, конечно, был не торт, но по меркам