– Кто видел Годослава мертвым? – в ответ спрашивал уже сам волхв. – Ты видел?

– Не видел.

– И я не видел…

Некоторые понимали это именно как призыв к ожиданию. Другие говорили, что таким образом волхв сообщает о прочности княжеской власти и о непризнании бояр и данов.

Чему верить? – спрашивали сами себя рарогчане. И тоже ждали развития событий.

Власть все равно себя объявит…

Свято место пусто не бывает…

* * *

Князь-воевода уже на следующее утро, посидев немного на скамье, заявил – он чувствует себя настолько прекрасно, что готов попробовать погулять по дворцу, чем вызвал переполох и возмущение своей матушки и почти не отходящего от княжеской скамьи Сфирки.

Сфирка, опасаясь недоверия со стороны старой княгини и активных помех в делах, которые решить все же следует, поступил мудро: он отстегнул от пояса ножны вместе с мечом и, рукоятью вперед, протянул оружие лежащему на скамье Дражко.

– Чтобы тебе, княже, пойти гулять по дворцу, надо будет сначала зарубить меня… Иначе ничего не получится.

Фраза так понравилась княгине-матери, что она сама даже замолчала, не вмешиваясь в разговор сына с таким серьезным человеком, как разведчик-сиделка. И потому не заметила, как последний подмигивает ее сыну, подавая знак.

Дражко игру понял без слов, с усмешкой меч взял и попытался вытащить его из ножен. Усилие, очевидно, отдалось болью в плече и груди, что заставило князя ожесточенно зашевелить усами. Посторонний наблюдатель мог бы принять такое выражение чувств за истерику, хотя Сфирка хорошо знал, что Дражко просто гримасничает.

– Даже сидячий, из меня вояка не получается, – с грустной усмешкой пожаловался князь и вернул оружие разведчику. – Значит, будем считать, вы уговорили меня проваляться без дела еще пару дней.

Если бы мать знала, что он уже вчера начал ходить…

– Ты уж поваляйся… – даже с некоей угрозой произнесла она и одобрительно глянула на худенького, на мальчика похожего фигурой Сфирку. Именно такие помощники были ей по душе. Не просто серьезные, но категоричные. Иначе с Дражко нельзя. Дюже своеволен.

Она опять провела бессонную ночь в комнате болящего сына, и потому сейчас пожилой женщине требовался отдых. Вчерашний день, когда ее заменил разведчик, к удивлению, не принес видимых огорчений. Когда княгиня вечером вернулась к раненому, он по-прежнему лежал на своей скамье. Более того, Дражко стало вроде бы легче. Даже разговаривать он стал четче и строже, без ненужных пауз, как было вначале. А перед ночью даже позволил себе на несколько минут сесть, хотя потом пришлось все же перейти в лежачее положение. И потому княгиня могла понадеяться, что и сегодня днем она имеет если не право, то просто возможность отдохнуть.

– Так я пойду…

– Да-да, конечно… Отдыхай, матушка. Я, к твоей радости, остаюсь недвижным, словно меня клиньями[30]к этой скамье приколотили.

Едва затворилась дверь за матерью и стали слышны удаляющиеся усталые шаги, князь, приняв из рук разведчика лекарство, приказал:

– Вещай.

А сам, приподняв голову, начал делать из глиняной бутыли Горислава маленькие глоточки. Удивительное, хотя и чрезвычайно горькое медовое снадобье придавало силы. Рядом с этой бутылью стояла другая, поменьше, принесенная вечером вместе с репьями. Оттуда Горислав велел пить не больше, чем по глотку в час. Сладковатая тягучая жидкость с запахом полыни и вкусом конопли. Первый глоток воевода уже сделал. И через несколько минут ему уже очень захотелось прогуляться по дворцу. Почти стихла боль, прибавились силы. А репьи, которые вечером принесли от отшельного волхва и привязали к ране, размягчили корочку и стали вытягивать из тела гной и вместе с ним болезнь. За вечер и ночь княгиня-мать несколько раз, как ей было велено, поменяла половинки крупных колючек. И каждая пропитывалась чем-то, вытянутым из раны. Уже под утро Горислав вдруг объявился во дворце сам, незваный и нежданный, посмотрел на князя, на рану, на использованные колючки, потом положил руку воеводе на темя и держал долго, словно вслушивался. И после этого заявил, что с Дражко все будет хорошо. Но полностью выздоровеет, когда его заставят сделать это обстоятельства.

– Надо будет стать здоровым, он станет в одночасье. И на коня сядет, и за меч возьмется…

Слова волхва бы да Свентовиту в уши…

Здоровым Дражко очень надо было стать немедленно. Князя Годослава предстояло ждать еще несколько дней, а княжество бодричей все еще оставалось в опасности, и Дражко, как и все рарогчане, слепо веривший в Горислава и в его способности не только лечить, но и ведать события будущего, еще до того, как попробовал жидкость из маленькой бутыли, несколько раз пробовал напрячь мышцы, лежа на скамье. Боль в груди от этих попыток начинала пламенеть, и хотелось закрыть глаза, чтобы никто этой боли не заметил. Но это не сильно расстроило воеводу. Значит, решил Дражко, следует ждать каких-то новых событий, которые заставят его сначала встать на ноги, а потом и сесть на коня.

* * *

Сфирка начал докладывать издалека. Словно специально испытывая терпение воеводы.

– Говорят, один князь – хорошо, а два князя – лучше… – хитро усмехнулся он. Впрочем, ему и не надо было усмехаться с особой хитростью, потому что это было постоянное выражение его остроносого лица.

– И что сия умность значит?

Дражко попытался повернуться на другую сторону скамьи, чтобы видеть окно, и это ему удалось. Пусть маленький, но шажок вперед, к обретению силы. Чуть отдохнет и следующий шажок сделает, чтобы основательнее подготовиться к полновесному шагу.

– Ночью, княже, прискакал гонец от Годослава. Тот самый, которого княгиня Рогнельда посылала в Хаммабург, вернулся. Князь хотел вертать домой Люта, но Лют зачем-то срочно понадобился Ставру. И гонцу княгини, поспав два часа, пришлось скакать назад.

– И что?

– Доскакал. Передал, что сказано было. Годослав шибко обеспокоен состоянием в Рароге, твоим ранением и здоровьем супруги. И прислал приказ, который ты еще вчера днем справедливо посчитал выходом из положения и отдал сам. Отдал не от себя, а от Годослава.

– Какой приказ? – Дражко, как человек военный, не любил витиеватые выражения, и потому спросил недовольно.

– Гонца к боярам отправить…

– Ты, помнится, отправил.

– Конечно, княже. Спервоначалу прогнал его вдоль городских стен, чтобы лошадь ладом вспотела, до пены, и сам он пылью покрылся, как старая кикимора плесенью. Для видимости чтобы дальнего пути. У нас тут есть особо пыльные места…