– Вот и он… И, как всякий негодяй, он очень желает, чтобы его любили до поклонения, – сказал король с откровенным недовольством, вызванным поведением берфруа, и поднял стеклянный резной кубок с густым, зеленоватого оттенка греческим вином, рассматривая через вино солнце и будто обсуждая вкус напитка с придворными. Карл умышленно не смотрел в ристалище, показывая, как мало его интересует происходящее именно в этот момент. – Никого другого из рыцарей, даже более чем достойных, так, к сожалению, не приветствовали. Ваши земляки, мессир Кнесслер и мессир Аббио, словно специально желают позлить меня.

Король сделал маленький глоток из бокала.

– Завтра, ваше величество, все будет иначе… – ответил Аббио. – Поверьте мне, я знаю своих земляков… Сегодня к вечеру уже все будут знать, какую подлость Сигурд хотел устроить не просто мне, а всем, потому что резня, случись она, коснулась бы всех… И завтра от него отвернутся самые верные приспешники и самые восхищенные поклонники…

– Впрочем, я понимаю состояние людей и прощаю такое поведение, – сказал король. – Кто бы вот только понял состояние мое… Кто бы стремления мои понял…

Последние слова Карл даже не произнес, а пробормотал себе в усы, и только один Оливье расслышал их и бросил на короля короткий взгляд, которым, впрочем, уловил все же невольный королевский вздох.

Герцог Трафальбрасс, откровенно любуясь собственной гипертрофированной славой, выехал из-за барьера на своем сильном, широкогрудом, как он сам, скакуне под долгие приветственные крики с берфруа. Зрители, похоже, в самом деле любили его, уже овеянного славой молодого вояку. Слава всегда бежит впереди копыт самой быстрой лошади и имеет свойство обрастать такими подробностями, какие сам обладатель славы припомнить за собой не может, но, если он снедаем тщеславием, то охотно соглашается со всем, что добавляет ему новых поклонников. Карл, как только что сказал, подспудно понимал: Сигурда и потому еще полюбили, что его не полюбил он, король. Хотя это вовсе не говорит, что короля не любят. Дело в другом. Чьими-то стараниями, не исключено, что стараниями самого герцога, когда он устроил большую гулянку для всех желающих присоединиться к компании в палаточном лагере, все на берфруа знали, что Карл не пожелал видеть викинга в числе зачинщиков турнира, «презрел» его, и потому отдавали Трафальбрассу свои симпатии. Гонимый всегда, из века в век, вызывает сочувствие и получает поддержку у простых людей, потому что сами они всю свою жизнь и себя тоже ощущают гонимыми. Что, впрочем, совсем недалеко от истины.

Король, говоря по правде, ждал подобной реакции и еще накануне обсуждал возможность ее с Алкуином. Несмотря на показательно прекрасное свое расположение к саксам, которые и занимают большинство мест на длинных скамьях, несмотря на то, что мнение о франках в среде простых людей начало меняться, как показали данные соглядатаев шевалье дю Ратье, Карл знал, что зрители будут поддерживать противников короля, какой эти противники ни будь национальности. Вот и сейчас одна сторона, явно сильнейшая и прекраснейшая, заслужила только редкие крики, несмотря на то что представлена лучшими и знаменитейшими воинами королевства. А вторая принята гораздо теплее, если не сказать, восторженно. Да что уж говорить, если даже бородатые воины Бравлина, на протяжении многих лет находящиеся в перманентных войнах с саксами, показались самим саксам более близкими, чем лучшие из франков. Даже рыцарь, выступающий инкогнито, хотя в кулуарах его уже прозвали аварцем Ратибором, представителем враждебного и постоянно угрожающего южным саксонским рубежам государства, совсем уж не имеющий никакой причины пользоваться расположением толпы, и тот был принят весьма тепло. Хотя именно этому король не хотел бы сопротивляться, все еще теша себя надеждой на чудо… А уж Сигурд вообще вызвал всеобщий восторг, потому что на него надеялись. Надеялись, что он станет победителем турнира и сможет выбить из борьбы франков, покоривших Саксонию. Очевидно, дело именно в этом. Ни один народ не любит считать себя покоренным, хотя и есть уже наметки на то, что саксы начинают признавать Карла властителем.

Карл, как монарх мудрый и просвещенный, читал ситуацию по книге политической жизни, потому и понимал ее. А понимая, прощал, хотя и морщился. Он сам вчера сказал Алкуину, что полностью признать владычества франков саксы смогут только в следующем, еще не родившемся поколении. И это была правда. И эта правда распространялась на все другие народы, вошедшие в громадное по площадям и по этническому составу государство.

Сигурд выехал последним, как и положено рыцарю, возглавляющему свою партию. И занял место в ряду остальных рыцарей, повязанных синими шарфами, но сам такой же шарф повязать отказался. Франки повязали на себя красные шарфы. Синий и красный – цвета короля Карла.

– Я представляю здесь своего короля, – заявил герцог герольду. – И не могу выступать под чужим флагом. Пусть даже под половинкой этого флага. А спутать меня с другими рыцарями будет сложно… – он вызывающе захохотал. – Это покажет первая же схватка!

Герольд вынужден был согласиться, потому что удаление Сигурда с турнира за такое незначительное отклонение от правил существенно ослабило бы одну из сторон и вызвало бы обвинения в сторону короля и маршала турнира в нечестности. Все они понимали, что дан будет еще провоцировать их на резкие действия, и приготовились терпеть, надеясь на такой весомый контраргумент, как оружие своих рыцарей.

Еще раньше, представленные герольдом, выехали сначала простые воины-франки и встали строгим каре в левой стороне ристалища, за ними сборная партия противников, составленная в основном из саксов, хотя среди бойцов, как сказали королю, было немало и славян-вагров и даже славян-бодричей. Эти встали справа не слишком плотным, но грозным строем, чем-то напоминающим классическую фалангу, за исключением, естественно, передового ряда копьеносцев и ряда лучников, занимающих позицию или впереди фаланги или позади ее, в зависимости от вкуса полководца. Такое построение считается в фаланге обязательным. В турнирных же боях участие лучников ограничивается стрельбой по мишеням. А пеших копьеносцев, как таковых, в рядах синей стороны просто не оказалось.

Закончив представление, герольд обратил взор к королевской ложе. Маршал турнира граф Оливье, сидящий по-прежнему справа от короля, торжественно сделал отмашку маршальским жезлом, украшенным длинными разноцветными лентами, чтобы каждое движение маршала было заметно. Тогда, получив разрешение, герольд выступил вперед и громко объявил, что перед началом меле состоится поединок «а утранс», то есть на боевом оружии, между двумя представителями противоборствующих сторон.

– Солдат королевской армии Третьен из Реймса, – громко, чтобы всем было слышно, вещал герольд с середины ристалища, и ему слово в слово вторили малые герольды, расставленные ближе к углам прямоугольной площадки, – оскорбил и попытался затеять ссору с саксонским воином Гасом. За что был приговорен нашим государем Карлом Каролингом к повешению. Однако оскорбленный сакс в присутствии короля высказал желание сразиться с Третьеном из Реймса на боевом оружии до полной победы одного из противников. Король Карл, проявляя милость к осужденному и уважая право оскорбленного на ответные действия, поединок разрешил с тем, чтобы меч выявил победителя! В дополнение к сказанному сообщается, что данный поединок не является актом Божьего суда, поскольку вина Третьена из Реймса доказана и сомнению не подлежит, и несет в себе только значение суда воинской чести. Готовы ли воины? – спросил герольд.