– Сдается мне, – сердито покосился Карл в сторону князя Бравлина, – что наш уважаемый гость говорил все это, имея в виду не только турнир, а все государство франков. Хотелось бы мне знать, Алкуин, насколько вместительной окажется наша чаша…

– Ваше величество, князь Бравлин правильно толкует законы существования Вселенной, сформулированные еще в Древнем Египте «трижды великим Гермесом»[28]. Но он не договаривает их до конца. Пресыщение наступает тогда, когда одна сторона только берет и ничего не дает взамен. Вы же несете в завоеванные страны порядок и процветание. Вы платите своей энергией за существование великого государства. Что касается чаши, я думаю, она со временем все же опрокинется. Но произойдет это тогда, когда пришедшие вам на смену правители начнут только брать, перестав давать. Это будет трагедией для всей Европы…

Рарог, казалось, замер, как замирает раненый зверь, окруженный охотниками, в надежде, что останется незамеченным приближающейся облавой. Никто не выставлял на площади торговые палатки, не бегали по улицам всегда беззаботные дети, не обсуждали положение города солидные мужи, обычно собирающиеся на другой площади, что возле храмов Свентовита и Радегаста.

Люди ждали. И не знали при этом, кому принадлежит власть – князю ли, про которого одни говорили, что он уехал, другие говорили, что он убит своим двоюродным братом князем-воеводой Дражко, или власть принадлежит боярам, которые открыто поддержали данов-захватчиков и вот-вот начнут рвать и делить между собой княжество. Данов опасались уже на протяжении многих лет, с тех пор, как конунг Готфрид убил или подчинил себе других конунгов и объявил себя королем. Тогда начала неуемно и быстро расти сила и агрессивность соседнего государства. От данов досталось свеям, досталось норвегам, постоянно доставалось Англии. И Рарог, живущий у хищника под боком, ждал своей очереди. Несколько набегов данов были отбиты еще при отце Годослава. Но тогда еще Готфрид был молод и не вошел в полную силу. Сейчас мощь самообъявленного королевства стремительно росла. Но рарогчане упорно не желали называть себя данами, дикими и безжалостными, и потому бояр потихоньку проклинали. И все были готовы поддержать князя Годослава, если он вернется, готовы были собрать ополчение в помощь не слишком многочисленным дружинам, как это делалось в прежние годы, когда отбивались от разных нашествий. А многие были готовы даже встать на сторону Дражко, если он объявит себя единоличным правителем. Дражко в народе любили. Лишь бы не поддерживать грабителей бояр и зарубежных воров данов…

Сами бояре заперлись в своих обширных дворах, не раскрывали ставни окон даже днем и тоже ждали. Чего ждали они – непонятно. То ли нашествия короля Готфрида, то ли возвращения князя Годослава. На одного надеялись, другого боялись. Но и при первом могло произойти второе – состоится нашествие данов, и одновременно вернется Годослав с помощью от короля Карла. Такие ходили слухи. Это уже будет совсем новая ситуация, которая тоже несет мало хорошего, но много непонятного, потому что христианские монахи ничуть не лучше дикарей с севера. Такие же жадные и безжалостные, неуемно агрессивные.

Многое в настроении горожан зависело от мнения Трояла, верховного волхва столичного храма Свентовита. Бояре слали к нему гонцов, пытались сами пробиться, надеясь на поддержку, поскольку суровый Троял происходил из знатного боярского рода, но двери храма упорно оставались перед ними закрытыми. Простой народ это все видел, видел, как потели боярские слуги под солнцем, тащили носилки к дверям храма, слышал стук в эти двери, но не слышал скрипа петель. Двери оставались закрытыми, тогда и сделал вывод, что Троял не поддерживает бояр. Только в этот же народ пролезли слухи, что верховный жрец тайно, ночью, отправил сокровища храма и драгоценные реликвии в неизвестном направлении. Должно быть, слухи эти произошли оттого, что маленький, но хорошо охраняемый караван волхвов и длинноволосых храмовых служек все же вышел из города. Но от кого Троял прятал сокровища – от данов ли, от франков – никто не знал. Если нашествие данов будет, грабежи и поджоги станут обязательным атрибутом, как при всяком нашествии. В этом не сомневался никто. И сами горожане начали прятать то, что им дорого. Кто где мог и как умел. И обязательно в тайне и в тишине. Потом прошел новый слух. Троял опасается, что Годослав вернется вместе с солдатами Карла и вместе с христианскими монахами, которые будут переводить людей в христианство. И тогда храмы старых богов будут разрушены, сокровищницы разграблены.

Но факт остался фактом – Троял не поддержал бояр. Высказаться откровенно в поддержку Годослава и княжеского семейства верховный волхв тоже не захотел. Отношения между князьями и храмами начали натягиваться еще при правлении деда Годослава, который первым нарушил извечную традицию: лишил народ слова и выбора, разогнав плетьми и копьями вече, не пожелавшее его правления. Тогда было большое восстание бодричей, после чего снова, как и несколько веков назад[29], стали отделяться от союза племен отдельные княжества. Верховный волхв из главы вече превратился только в посредника при общении с небом.

Но и против князя идти – значит, себе вредить. Даны чужих богов уважают мало, считая Одина единственным достойным. При правлении данов верховный волхв вообще потерял бы всю свою силу. То же самое произошло бы и при пришествии христиан. Троял не решался принять ни одну сторону, положившись на благосклонность Неба, и потому держал двери храма закрытыми. И ждал…

Люди несколько раз видели входящим в город отшельного волхва Горислава. Его спрашивали и простые жители, остановив на улице, его спрашивали и стражники у ворот. Горислава считали провидцем, мудрым учителем, хотя и слегка лишенным житейского разума.