Не насладился идиоткой. Думал не сдержусь. Думал вправду на куски раздеру!

Пипец как вставило после долгожданного и такого грязного секса.

Я мог бы обойтись с ней похуже. Но что-то тормозило. Руки отнимались и умирали, когда пытался схватить за горло и сдавить так сильно, чтобы глаза из орбит вылезли, чтобы вены лопнули, излившись на мои ладони кровавыми реками!

Не могу! Не получается, бл*ть!

Что за херня?

Неужели… люблю всё ещё?

И рассмеялся, втаптывая каблуком ботинка бычок в грязь, чувствуя спиной чей-то, наполненный убийственным гневом, взгляд.

Смотрит небось из окна, стерва. Поэтому и колотит, как законченного придурка.

Настолько аномально, что член в штанах снова зудит и плавится от жажды протаранить сочную плоть.

Четыре года назад, на суде, меня назвали конченным наркоманом.

Что ж. Выродки в «кимоно» были правы. Она моя доза.

Ядовитая стерва.

Душу мне выпотрошила! Сердце отравила!

Всю мою любовь к ней, всю человечность жестоко убила.

Во мне словно пизди*лись две сущности.

Будто свет и тьма.

А я давил в себе это долбанное желание вернуться обратно в комнату и живьём, собственными руками, вырвать ей сердце, бросить на пол, чтобы, смеясь, потоптаться по нему грязными ботинками.

Поэтому решил на некоторое время свалить из дома.

Интересно, что она выберет?

Суицид?

С позором выскочит в окно, повесится на люстре?

Или…

Достойно примет гибель… из моих рук.

* * *

Первым делом, я отправился в реабилитационный центр, чтобы, наконец, увидеть сестру, чтобы забрать её домой и начать вновь заботится о малышке.

Я знал, что мне, только-только вышедшему на свободу зеку, никто не позволит взять опеку над инвалидом, с которого начальница приюта, в который засунули Кристину, имеет неплохой навар.

Но деньги решают все. Пришлось сдать кое-какие анализы, чтобы доказать родство, отслюнявить кому нужно, в том числе заведующей, и я забрал её. Теперь официально.

До этого, как только начал нормально зарабатывать, то есть… воровать, в свои двадцать два года я просто украл сестру из приюта. По-хорошему не получилось. Заслугами не подошёл, видите ли. Заведующая назвала тогда меня «вшивым сосунком» и, угрожая охраной, выперла вон.

Я мечтал вернуться и доказать, кто из нас сосунок. Поскольку начал рубить нехилое бабло в подпольных мордобойных клубах и даже купил себе тачку, ну и что, что подержанную, зато свою! Купил легально. И, нарастив мышцы, мог бы запросто размазать мымру одним лишь мизинцем, ничуть не напрягаясь.

В этот раз, курица больше не дерзила. Увидев приличную стопку хрустящих, тут же радостно захлопала своими свиными глазками и быстро подписала необходимые бумаги о «выписке из центра», передав пациентку в руки единственного живого родственника.

Избавилась от дерьма, не иначе.

Сидит тут хохочет, продажная ублюдина. Посмейся, посмейся как следует!

Потому что это будет твой последний смех в жизни. Дальше пойдут сплошные слёзы. Потому что не хрен топтать моё! Лучше бы за языком следила, кривозубая сука.

Через неделю, после того как я забрал Кристину из центра, у заведующей мистическим образом сгорела квартира, а машину угнала некая шайка придурковатых скинхедов.

Тачку нашли. Но по прошествии энного количества время.

Нашли на дне загородного водоёма.

Без мотора, без колёс, разобранную на запчасти. Даже стёкол не осталось.

Лишь короткое послание на капоте, оставленное красной краской, большими буквами:

«ТВАРЬ».

Да, я изменился. Вот очередное доказательство того, что это я, вероятно, стал тварью. И она, жирная сука, скорей всего, грызёт ногти и рвёт на себе волосы, потому что думает, что на капоте выцарапано её имя.

Её?

А может всё-таки моё…

Почему я так поступил?

Нет, не из-за того, что выдра назвала меня «вшивым сосунком», а потому что довела Кристину до ещё худшего состояния, чем было.

Сестрой никто не занимался. Мне кажется, сиделки просто запирали Кристину в палате в абсолютном одиночестве и наведывались, чтобы просто покормить.

Когда я ворвался в её комнату, в ноздри тут же ударил запах мочи.

Она сидела ко мне спиной на ржавой инвалидной коляске и смотрела в окно, которое, вероятно, мыли раз лет в десять.

Оценив окружающую обстановку, я с яростью хрустнул костяшками, мысленно выматерившись. Мысленно — чтобы не напугать малышку. На самом же деле, если бы Крис не было рядом, я бы голыми руками порешал каждого ублюдка, что принимал участие в этом беспощадном концлагере.

Так называемая «палата» представляла собой голые стены, на которых плесень рисовала уродливые узоры. Здесь было холодно и затхло. Пахло нечистотами. На бедняжке висела огромная больничка рубашка, на пять размеров больше её самой. Некогда красивые, длинные волосы сестры были покрыты грязью и колтунами, а тело… сплошные кости, обтянутые кожей.

Да зеки, бл*ть, лучше живут и лучше выглядят, мать твою!!!

Когда я выдрал из рук заведующей бумаги и поспешил в отделение, заведующая рыкнула мне в спину, мол, заберёте завтра.

Но мне было насрать на завтра! Я хочу сегодня!

В документах был написан номер палаты. Лживая сука не могла толком объяснить, почему я не могу прямо сейчас увидеть сестренку. Но я сам начал догадываться почему!

Падлы что-то скрывали. И я это выясню.

Вот и выяснил!

Суки! Твари! Ублюдки!

Кристина напоминала высушенный, измученный голодом труп! С ней никто не занимался! Скоты, видимо, ждали, когда она побыстрее счахнет, чтобы меньше париться.

Малышка даже ходила под себя…

Это было настолько больно! Настолько невыносимо… Что я едва сдержался, чтобы не прибить каждого таракана в этой гнилой дыре, которую называли «реабилитационным центром для людей с ограниченными возможностями и различными патологиями».

В двадцать два года я украл Кристину из этого Ада для несчастных калек.

Снял квартиру, заплатил сиделке. Начал сам выхаживать и заботиться, как о родной дочери. Малышка делала колоссальные успехи! Она начала меня узнавать. Она начала улыбаться, всякий раз, когда я приезжал, чтобы навестить бедняжку. Перед арестом, я хотел познакомить её со… со своей девушкой.

Кристина продолжала творить чудеса: начала произносить слова по слогам, шевелила руками и ногами, сжимала ладони в кулаки, даже ерзала в коляске.