Несколько глубоких, скоростных фрикций, затем очередной хлесткий шлепок!

Кажется, будто я откусила собственный язык. И это лучшее, что я могла сделать, чтобы не радовать изверга своими криками ещё больше.

Наклонился к самому уху, перехватил рукой за скулы, жёстко надавив на челюсть пальцами, зашипел в ухо:

— Видишь, что ты наделала! Видишь! Ты превратила меня в монстра! Жестокого, голодного зверя! А ведь у нас с тобой всё могло бы быть совершенно иначе.

Толчок!

Рывок!

Радужная вспышка в глазах…

Шум в ушах, как будто он только что бросил меня с оврага в воду, в бушующий, бездонный океан. И я летела головой вниз, чувствуя, как сводит живот от страха, от тупого, распирающего напряжения! Летела со свистом в ушах, навстречу ударным волнам, а перед глазами мелькала вся моя жизнь.

Удар. Шлепок.

Тело разбивается о волны.

Нет больше сил сдерживать крики!

Он выиграл.

Он выбил из меня очередной, немощный вопль.

И быстро его проглотил. Сожрал, всосал в себя, набросившись на мои губы с алчным поцелуем… После чего, моментально кончил. Осквернив мое тело сильным напором горячей спермы, которая ошпарила чуткую плоть, как кипяток, заполняя до предела и без остатка.

Давид

Я стоял и смотрел на нее как она спит, как её грудь интенсивно вздымается, как на ресницах стынут слёзы, а тело невольно подрагивает от страха.

Обнаженная, жалкая, осквернённая моей спермой, как клейменная вещь.

Потому что моя, сука! Моя ты! До последнего вздоха, до последнего удара пульса!

И ничья больше.

Чужое мнение не интересно! Я давно уже решил, что моей будешь.

Даже, если ненавидишь настолько, что посмела предать.

Я тоже ненавижу. Но эта ненависть дико возбуждает! Настолько дико, что член не дремлет ни минуты. Сколько бы не кончал, чувствую бесконечную стоячку!

Сумасшедший псих? Точно.

Я давно уже не тот тупорылый идиот, который бегал за ней словно прыщавый подросток, заваливая тонной подарков!

Я конченный псих. Который был заперт в психушке долгие-долгие годы.

Тюрьма сделала меня таковым. Ещё большим чудищем, чем был до этого.

Который, изо дня в день, думал лишь о мести.

Закурил.

Млять! Уже полпачки вышмалил. Нервничаю. Капец как передергивает и шатает от злости. Даже за решёткой никогда не позволял опускаться на дно до такого парашного состояния, чтобы не радовать тварей с дубинками.

Даже сейчас, глядя на ведьму, я деру её взглядом.

Невозможно не думать о сексе. Она единственная баба, на которой я помешался как безмозглый олень! Я когда её грудь нежную с выпирающими сосками увидел, осточертел окончательно!

А затем вдруг, хлынула волна воспоминаний…

Как её, сучку лицемерную, Виктор нахваливал, пока меня избивали ногами с десяток солдат, как потом на суд она не явилась, как сраную фотографию с письмом прислала, похваставшись свой чёртовой свадебкой.

Сжал кулаки до белизны, к комоду направился, в котором кое-что особое припрятал для нашей с ней встречи, для долгожданного возмездия.

Наказать должен дрянь.

Время пришло, Крош-ка. Сначала с тобой поквитаюсь, а затем еба*ря твоего найду и голову ему разобью. После, очередь Виктора. И на десерт… мамочки.

Всех порешаю. Всех! Кого так любила и лелеяла, больше, чем меня, когда врала и притворялась, что дороже никого у тебя нет, не было и не будет!

Пялюсь на свою любимую шлюху, прошлое вспоминаю, а в руке сжимается пузырек с ядом. Точно таким же… Которым мой отец отравил мою мать.

Перекатываю флакончик между пальцами и со сладким привкусом на языке представлял погибель этой дряни. О, да! Её жизнь теперь в моих руках.

Ну что, Соня!

Обещал ведь, что найду?

Обещал.

Так чего медлить…

Подхожу к столу, на котором стынет поднос с едой и чаем, который, минутой ранее, притащила в комнату, нанятая мной кухарка.

Один чай для меня. Другой… для Крош-ки.

Один час с сахаром. Другой… с ядом.

С глухим щелчком открываю флакон с темной жидкостью и с оскалом на губах, до последней капли, выливаю его в чашку. Сердце грохочет на износ, руки трясутся. Пока ещё, мать твою, не чувствую той заветной эйфории.

Позади вдруг слышу стон и легкий шорох.

Просыпается…

Время обедать, дорогая!

Наши взгляды пересекаются. Её — пьяный, обиженный, и мой — беспощадный и безжалостный.

Волосы девчонки прилипли к щекам, кожа бледная, в красных пятнах и ссадинах, губы искусаны в кровь.

Неплохо так постарался. Интересно, как ей? Понравились мои сладкие пытки?

Судя по испуганному взгляду, засохших на щеках слезах и тремору в мышцах, не очень.

Увидела меня и тут же руками тело обхватила, прикрывая промежность и голую, восхитительную грудь с набухшими бледно-розовыми ягодками.

Сожрал бы их.

Мял бы, мял, мяяял, налившиеся пирамидки, а потом бы откусил чёртовы бусинки, что так нереально провоцируют!

— Очнулась? — со смешком и издёвкой, — Голодная?

Молчит. Вижу, как челюсть сжимает, чтобы я не слышал насколько сильно стучат её зубки.

— Вон, поешь. Силы ещё понадобятся. Я ведь только начал, детка…

Вершить гребанное правосудие.

Ешь, ешь, дорогая, любимая девочка.

А я с удовольствием посмотрю, как ты будешь корчиться от боли.

— Давай. — Терпение ни к чёрту. — Пока не остыло.

Попыталась подняться на ноги, но тут же пошатнулась и, потеряв равновесие, снова упала спиной на диван.

— Ты считаешь, что у меня есть аппетит, после того, что ты со мной сделал?? — задыхаясь от слез.

— Не хочешь… твои проблемы. Скорей всего, будет мучительно больно подыхать на пустой желудок.

— Ублюдок. — Себе в нос, но я услышал, оскалившись ещё шире. — Я хочу пить.

Всхлипнула, поднялась с дивана и, пошатываясь, побрела к журнальному столику. Кроме чая, на столе не было другой жидкости.

Мой, или твой?

Какой выберешь?

Если свой, тот, который с ядом… значит судьба.

Если же мой… значит судьба мне прикончить тебя голыми руками.

Боковым зрением вижу, как она, дрожащими пальцами тянется к моей кружке. Хрипло выдыхаю… Как вдруг… Замирает. И… хватает со стола ту самую чашку, в которой спрятана её погибель.