Однако, кроме осознания бесполезности подлости, на которую его толкал Лаваль, у Армана были и другие резоны. Во-первых, всю жизнь он терпеть не мог делать то, чего от него ждали и, тем более, требовали. Сделать все наперекор было неотъемлемой частью его бунтарской натуры. Какое удовольствие – видеть разочарование, написанное на лице коменданта, уверенного, что запугивание смертной казнью тут же сделает из арестанта испуганного и послушного ягненка. Как бы не так!

А кроме всего прочего, Арман де Ламерти не боялся смерти и не раз бросал ей вызов. Ухмыляться смерти в лицо доставляло ему особое удовольствие, поскольку вносило хоть какую-то живость и разнообразие в существование, которое, по большей части, он почитал беспросветно скучным. Это вовсе не значило, что он жаждал умереть, просто ему было интересно играть в кости с судьбой. А еще ему было все равно. Арман не боялся смерти, потому что не любил жизнь. Его жизнь, хоть и была наполнена роскошью и всевозможными удовольствиями, давно уже не приносила радости, а потому не стоила того, чтобы ради ее сохранения предаваться страху или идти на унижение. Пока он жив, он возьмет от жизни все, когда же придет время расстаться с нею, сделает это легко и без сожалений. Умереть в своей постели, дожив до почтенной старости никогда не было пределом мечтаний Армана де Ламерти.

Однако именно теперь, впервые за долгие годы, он почувствовал вкус жизни. Привыкший ничего от себя не скрывать, молодой человек понимал, чему и кому он этим обязан. Его страсть к Эмильенне придала жизни если не смысл, то, по крайней мере, сделала ее интереснее. Поэтому именно сейчас умирать было совсем некстати. Парадокс ситуации заключался в том, что для того чтобы Арман остался жить, Эмильенна должна была умереть. Правда, обратный поворот также не устраивал Ламерти – если он умрет, то какой смысл в жизни мадемуазель де Ноалье? Смысл ее жизни Арман, естественно, рассматривал не как абстрактную ценность, а применительно к себе. Она должна жить для него, чтобы будоражить его чувства и развлекать разум. Так может пойти и рассказать Лавалю где искать девушку? То-то он обрадуется. И тогда можно будет погибнуть вместе на рассвете, взявшись за руки. Это не только романтично, но и логично – нет Эмили, нет жизни, нет смысла.

Даже прокручивая в голове подобные мысли, Ламерти серьезно не допускал возможности изменить свое решение и погубить Эмильенну. Нет, девочка должна жить. Если уж мир должен существовать дальше без одного из них двоих, то лучше без него, чем без нее. Если бы кто-то сказал ему месяц назад, что он будет рассуждать подобным образом, Ламерти счел бы это бредом безумца.

Еще одна причина не отдавать Эмильенну заключалась в том, что ее смерть – еще не самый худший расклад. Парсен не зря устроил эту травлю, скорее всего, он жаждет отнюдь не казни заговорщицы (ибо кому как не ему знать, насколько нелепы обвинения), ему нужно заполучить ее в любовницы, точнее в жертву. При одной мысли об этом Армана передернуло от безумного гнева, ревности и отвращения. Стоит выжить хотя бы ради того, чтобы защитить девушку от подобной участи.

Кстати, несмотря на мортальное настроение, выжить Арман был отнюдь не прочь. Не бояться смерти и желать ее – вещи разные. Ламерти обдумывал разные варианты спасения своей драгоценной персоны. Положение, в котором он оказался, было, безусловно, критическим, но не то чтоб совсем уж безнадежным. Случалось ему выпутываться из переделок и похуже. Конечно, сейчас он заперт и безоружен, но рано или поздно тюремщики придут за ним, и вот тогда можно будет действовать по ситуации. Он не жертвенная овца, чтобы безропотно дать отвести себя на заклание.

Постепенно вытеснявшие темноту предрассветные сумерки ознаменовали приход нового дня, который вовсе не был встречен Арманом с радостью. Близился рассвет, а с ним и назначенное время казни. Ламерти невольно задумался о множестве аристократов, отправляемых на эшафот именем революции. Каждый их них также встречал свой последний рассвет, хотя чувства и мысли у всех, безусловно, были разными.

Впрочем, время философских раздумий о жизни и смерти для Армана миновало с уходящей ночью, и теперь он был готов посвятить все умственные и физические силы тому, чтобы не упустить шанса спастись, ежели таковой вдруг представится.

Арман не мог припомнить чтобы восход солнца был ему столь неприятен. И в то же время, молодой человек ждал его почти с нетерпением, ибо мучительная неизвестность и ожидание казни не самое приятное времяпрепровождение. Наконец солнце взошло, однако, за за Арманом так никто не пришел. Очевидно, организовать показательный расстрел в таком местечке, как Суарсон, оказалось не так-то просто.

Прошло около часа, когда в коридоре послышались шаги и, вслед за этим, отворилась дверь. На пороге стоял давешний тюремщик, на лице его читалось полнейшее безразличие к происходящему.

– Иди! – односложно обратился он к арестованному, кивком указывая на дверь. Ламерти соскочил с подоконника, не дожидаясь пока этот мужлан попробует применить силу.

Шагая по коридору в сопровождении надсмотрщика, Арман внимательно смотрел по сторонам, оценивал ситуацию, прокручивая в голове возможные варианты сопротивления и бегства. Больше всего он опасался, что его сразу поведут куда-нибудь на задний двор с целью немедленного исполнения приговора. Но этого не случилось. Арестованного ввели в кабинет Лаваля. Комендант был один, и это обстоятельство можно было считать удачей. Будь здесь представители трибунала, особенно Николя Парсен, положение Ламерти было бы много хуже.

– Ну что? Вы не передумали? – Лаваль решил не тратить времени и лишних слов на приветствия осужденному. Комендант не мог упустить последний шанс выслужиться перед столичным трибуналом. Рассудив, что ночь в ожидании казни могла существенно образумить приговоренного и изменить его решение, призвал Ламерти к себе для возобновления допроса.

Не успел Арман придумать достойного язвительного ответа, как в кабинет забежал какой-то невзрачный субъект, очевидно, кто-то из ближайших приспешников Лаваля и сообщил, что с комендантом срочно требует свидания какая-то благородная дама. На лице Лаваля отразилось недовольство, он явно хотел побыстрее выгнать нерадивого помощника и вернуться к начатому разговору, но тут дверь распахнулась и на пороге Арман увидел Эмильенну де Ноалье собственной персоной.

Молодому человеку стоило немалых усилий сдержать изумление и не подать виду, что они знакомы. Он лишь выругался про себя, проклиная безумие девушки, из-за которой решился поставить на кон свою жизнь. Все, что Арман думал о Эмильенне, он постарался вложить во взгляд, направленный на нее, однако, та даже не смотрела в его сторону. Она обращалась исключительно к коменданту, который, в свою очередь, обомлел сначала от наглости неожиданной посетительницы, а потом от ее красоты. – Могу ли быть вам чем-нибудь полезен, мадемуазель? – пролепетал Лаваль, приходя в себя и приосаниваясь. При виде красавицы, комендант мигом позабыл не только о негодовании на неожиданное вторжение в свой кабинет, но и об Армане де Ламерти, и обо всем на свете.

– Можете, – спокойно и уверенно ответила девушка. Она не соизволила представиться или поприветствовать Лаваля, но тот этого даже не заметил. – Вы сильно меня обяжете, если отпустите этого господина, – наконец-то Эмильенна обратила внимание на Ламерти, да и то, не ответила на его выразительный взгляд, а лишь кивнула в его сторону.