Ноги Генри притиснуло друг к другу. Он напрягся, пытаясьразвести их, и не смог. Он протянул назад руку, и она тут же попала в захват.Хватка была не грубой, но шевельнуться не позволяла. Почти сразу же и второезапястье оказалось скованным, некая сила отвела за спину и вторую руку. Ветерстих; похоже, он дул только затем, чтобы удержать Генри, пока его не поймаютокончательно.

Он утратил ощущение времени. Казалось, прошли часы; ничегоне менялось и захват не ослабевал. Его подогретое досадой воображение тщетнопыталось найти выход. Из поредевшего тумана доносились звуки музыки, тоусиливавшейся, то стихавшей, словно источник звуков то приближался к нему, тоудалялся. Два-три раза ему почудились зовущие голоса, но и они тут же умолкливдали. Время от времени туман озаряли слабые вспышки света, и облачная массаподрагивала им в такт. Других реальных ощущений не было. При мысли о том, чтоэто и есть конец, сердце Генри упало. Он неподвижно застыл, как Шут в центрекруга — да и сам он в сущности только шут при Таро. А Нэнси — ее юная радость,ее бесстрашие, ее стремление любить — неужели ее тоже поймали и держат в этомнеизменном золотом тумане? «Если нас разлучат, помни, что я всегда хотелалюбить». А ему теперь некого любить, кроме самого себя.

Часы складывались в дни, в годы. Хватка становилась туже;нечто все крепче сжимало его руки и ноги. Неспособность к движению стала ещеполнее: туман сомкнулся вокруг него и принял форму тела. Генри ощущал себябарельефом в этом облаке, ставшем плотным и осязаемым. Он мог дышать — итолько. Постепенно начали гаснуть мысли, а из чувств остались лишь зрение иосязание. Если бы не слабое позвякивание, доносившееся со всех сторон, словнозвенела сама золотая субстанция, становившаяся все плотнее, и не крепкие тискина руках и ногах, он бы вообще ничего не осознавал. Сознание покинула дажемысль об освобождении. Свободы не было, поскольку не было знания о ней; он былотделен от всего, чем был; монотонность нарушали только смутные воспоминания окаком-либо из Старших Арканов Таро. Между каждым из таких воспоминаний лежаливека. Иногда перед ним смутно выступали из тумана то Женщина-иерофант, тоВлюбленные, то огромная Башня, но как только его затуманенные глаза начиналиразличать каменные стены, Башня начинала раскачиваться, а потом в ужасающейтишине медленно падать — и никогда не разрушалась до конца. Из каменной кладкивозникало множество рук, они поддерживали и возводили стены, используя вкачестве строительного материала те руки, что оказывались ниже. Кулакивколачивали их на место, так что вся Башня оказывалась сложенной из рук. ВнизуБашня выглядела каменной, затем кладка становилась как будто тоньше, еще вышекамни сменялись руками — несколькими рядами движущихся рук, а на самом верхупродолжали сновать хлопотливые пальцы и пристукивать твердые кулаки. А потом наБашню падал внезапный солнечный луч и кулаки пропадали, а руки расцеплялись —быстро, но неохотно, держась друг за друга до последнего, пока падение неразрывало их окончательно. Руки отчаянно цеплялись, дрожали и выворачивались,стремясь стряхнуть таившийся в них самих принцип уничтожения. Но стоило Генриприсмотреться к этим мучительным конвульсиям, как вся конструкция исчезала втумане, из которого возникала. Шли годы, и снова и снова — каждые четыре илипять лет — Башня воздвигалась из руин, и каждый следующий раз стены еепридвигались все ближе.

Годы складывались в века. Он больше не мог смотреть; зрениетоже исчезло. Очень медленно, практически незаметно. Башня оказалась внутринего. Он больше не мог ее видеть, он стал ей. В нижней части стены он ощутилдрожь и воспринял ее как дрожь собственных ног, а потом дрожь прекратилась, ион почувствовал, как костенеет изнутри — выше, выше, пока от поясницы до головыне превратился в башню из камня. Он еще пытался поднять огромную мраморнуюруку, протянуть ее, снять звезды с небес и поместить их в корону — тяжелуюзолотую корону с острыми краями, сделанную словно по голове Нимрода, а может, идля него.

Он сооружал огромное подобие самого себя, он хотел, чтобыперед ним склонились земля и небо. Он был достаточно силен и велик, чтобысделать то, чего до него не делал ни один человек, и встать на вершине, средихоровода огней небесного мира. Но затем, всегда, как только он собиралсяшевельнуться и разрушить хватку холодных рук, как только он начинал грезить опокалывающих плечи звездных лучах, что-то внутри него начинало опадать. Ондрожал от головокружения; он качался бы, если бы мог. Мурашки начинали бегатьпо монолитному телу, колени тряслись, бедра дрожали; его разрывало изнутри повсем направлениям… Потом он опять медленно обретал силы, и снова начиналсядолгий процесс окаменения, и так цикл за циклом в течение долгих лет созидаласьи разрушалась его воля, пока наконец после бесчисленных повторений сердцесдалось, и он смирился с невозможностью успеха. Звезды так и осталисьнедосягаемы, Вавилон был обречен на вечное разрушение — всегда в ту последнююминуту, когда до небесных полей оставалось всего несколько ярдов. Смятение охватываловсе, утратившие единую волю строители бежали, стихии вырывались наружу, и мирснова тонул в войнах и грохоте, конфликтах и катастрофах. Но теперь каждый раз,когда он ощущал волну очередного разрушения, он слышал одинокий голос,вздымающийся над странным, разноголосым хором, и говорящий: «Помни, я хотелалюбить». Он звучал после каждого падения и с каждым разом все яснее. Только этои уцелело из всего его прошлого; только это сохранило смысл в пустоте, которойобернулся его замысел.

Голос звучал снова и снова; он приближался. Века кончились;ход времени теперь исчислялся годами; страстный зов властно вторгался в него, икогда он напрягся, чтобы ответить единым порывом всего своего существа, хваткасверхъестественных сил неожиданно исчезла. Он шевельнулся и зашатался; времямчалось вокруг и сквозь него; туман заклубился и распался, он неуверенно шагнулвперед и оказался лицом к лицу… с Джоанной. Но тут золотое облако снова легломежду ними и опять разлучило двух самых страстных искателей тайны Таро.

Лотэйр Кенинсби лежал в постели и не мог уснуть. Почему-тоему было беспокойно. Хорошо, конечно, что его уложили в постель, опасаясь, какбы он не простудился… вот только образ Сибил все время стоял у него передглазами. Он смутно помнил, что Сибил не только не легла, но и не собираласьэтого делать. А если она на ногах, то он-то почему лежит? Конечно, такая заботао гостях лишний раз подтверждает порядочность хозяина, чего никак нельзясказать о его внуке. Молодой наглец с тупым упорством пытался заполучить этунесчастную колоду карт. Он и думать не думал, что для него, Лотэйра, это —единственная память о старом близком друге. Что может знать о подобной дружбетакой зеленый юнец, как Генри! Да у цыган вообще друзей не бывает — разве толькоиз собственного племени, бродяги да попрошайки. У Нэнси с такими людьми простоне может быть ничего общего. Да, внучек не в деда пошел. Не иначе как мамашагуляла на стороне — нет, фамилия у них одна и та же, ну, значит, отец… В общем,в семье не без урода. Вот Аарон Ли — совсем другой человек. Весьмаблаговоспитанный. Тем не менее, если войдя в дом, еще не оправившийся отпотрясения м-р Кенинсби принял его заботы и опеку, то теперь, час спустя, онвынужден констатировать, что подобное обращение его не устраивает. Не настолькоуж он стар, чтобы обращать внимание на какую-то метель.