– «Тирпиц»! – сказал Хандсен, указывая трубкой в сторону линкора.

«Тирпиц» и в самом деле был громаден, но поражали даже не размеры корабля, а его способность держаться на плаву. Не верилось просто, что этакая масса стали не тонет.

А когда шхуна, спокойно обогнув эсминец «Рихард Битзен», прошла перед носом линкора, Наум и вовсе головой покачал – «Тирпиц» был широк и сидел в воде так низко, что, чудилось, он уже идет на дно. Еще немного, еще чуть-чуть, и волны схлестнутся на палубе, забурлят вокруг надстроек, медленно уходивших под воду…

…Педер Морсет предложил замечательную вещь – использовать рыбаков. Шхуна Гурнавера Генсена и баркас Усланда Хандсена, брата Мартина, уже давно промышляли тем, что доставляли на «Тирпиц» да на «Адмирал Шеер» местные продукты – ту же треску и баранину. Коллеги смотрели косо на «пособников», но у тех были свои резоны – все, кто сейчас перевозил русских диверсантов, поддерживали движение Сопротивления. А хорошие отношения с оккупантами были залогом успешной борьбы с ними.

«Эйрин» плавно обогнула линкор и спустила паруса, приближаясь к трапу.

Если считать от днища до верхней палубы, «Тирпиц» поднимался на высоту пятиэтажного дома, но колоссальная тяжесть утягивала его вглубь – осадка у линкора была метров десять. Так что борт по миделю – в средней части корпуса – возвышался над волнами всего на три человеческих роста.

Наум старался не слишком проявлять свое любопытство и не шарить глазами по надстройке – на линкоре хватает постов наблюдения, вахтенные следят за морем, за небом, акустики вслушиваются в шумы пучин: не приближается ли английская или русская подлодка?

Рыбаков пропустили потому лишь, что знают их и предупреждены о позднем визите – не ждать же утра, чтобы рыба утратила свежесть?

Старший майор госбезопасности облизал внезапно пересохшие губы. Сердце стучало ровно, гоняя по телу адреналин, будоража азартом и острым чувством опасности.

Наум быстро обшарил взглядом необъятный борт корабля.

Тут главное – попасть в мертвую зону…

Негромко Эйтингон скомандовал:

– Приспустить флажок!

Флажок, повинуясь фалу, сполз вниз – это была команда. Сейчас десятки боевых пловцов ныряли в воду, прикрытые корпусами и парусами.

Наум коротко выдохнул: спокойствие, только спокойствие…

Не сразу, но над фальшбортом возникли два немецких матроса. Заспанные и хмурые, они весьма кисло встретили норвежцев.

– Рыба! – крикнул Мартин, подхватывая за хвост копченую треску. – Мясо!

– Йа, йа! – вяло откликнулись немцы.

Эйтингон, подхватив корзину с треской, шагнул на трап и бодро поднялся на борт корабля.

Один из немецких матросов показал ему, куда поставить груз.

– Яволь! – бодро откликнулся Наум. Понимаем, мол.

Палуба была пуста – два часа ночи! – лишь в десяти метрах маячил вахтенный.

– Битте! – четко произнес Эйтингон заветное слово.

Поставив корзину на палубу, он вытащил из-под рыбы пистолет с глушителем, уже слыша знакомое «Пок! Пок!».

Встречавшие рыбаков матросы попадали на палубу. Наум развернулся, приседая и вытягивая руку с пистолетом. Пок!

Вздрогнув так, словно его ударило током, вахтенный повалился.

Сделав жест «убрать», Эйтингон тут же послал двоих «рыбаков» на охоту за вахтенными. Не один день они корпели над огромными листами ватмана, где были вычерчены лабиринты проходов и отсеков «Тирпица». Конечно, реальный корабль и его чертежи – это «две большие разницы», но хоть что-то…

Появился Турищев, показал – все в порядке, наблюдатели сняты.

Наум выдохнул:

– Битте!

В тот же момент через борт перевалилось трое боевых пловцов во главе с Пупковым. Эйтингон лишь головой покачал – он даже не заметил, как те забросили «кошки» с крючьями, заделанными в каучук. Профессионалы, что тут скажешь…

И еще троица, и еще…

«И тридцать витязей прекрасных чредой из вод выходят ясных…» – припомнил Наум любимого Пушкина.

«Дядька их морской», то бишь Пупков, приблизился к Эйтингону.

– Мы готовы.

– Выдвигаемся! – скомандовал старший майор и дал знак «рыбакам» – высаживаемся!

Вот она, заветная дверца… Наум первым скользнул в узкий проход, ведущий к небронированной части пункта управления.

На капитанском мостике он застал лишь вахтенного офицера и рулевого. Оба мужественно боролись со сном.

Их молниеносно связали и допросили – без пристрастия, чтобы не портить будущие отношения.

Офицер оказался обер-лейтенантом цур зее Альбертом Райнертом, а рулевой – матросом-гауптефрейтором Куртом Ланье[20].

– Сидите тихо и не рыпайтесь, – сказал им Наум, умудрившись перевести на немецкий даже последнее выражение. Впрочем, это было не удивительно – в числе его учителей числился грузчик из Гамбурга.

Эйтингон покинул капитанский мостик, мысленно возблагодарив умного человека, посоветовавшего использовать мягкую обувь. В самом деле, бегать по стальным полам в башмаках или сапогах означало скомандовать «подъем» экипажу, дрыхнувшему в каютах и кубриках.

Внезапно Наум ощутил приступ робости – ему показалось, что линкор слишком огромен для его роты. Группы просто рассеются по кораблю.

«Ничего, – тут же успокоил себя Эйтингон. – В экипаже всего две тыщи с лишним человек, а «Тирпиц»… Да, он велик, но конечен. Да и деваться им некуда – или они угонят линкор, или…»

«Никаких «или»!» – приказал себе Наум.

Прибежал малорослый, юркий Мишка Бондаренко. Проведя три года в плену у гоминьдановцев, он лишился половины зубов, зато овладел приемами джиу-джитсу и еще каким-то китайским самбо – кулаком кирпичи разбивал!

– Машинное отделение захвачено! – выдохнул Мишка. – Турищев велел передать, что они, если надо, запустят двигатели и без немцев.

– Скажи ему, чтобы без самодеятельности! Запороть движки – это значит не выполнить задание. Заодно и сдохнем все…

– Понял!

Развернувшись, Бондаренко убежал, а Эйтингон вернулся на мостик. Договаривались же, что связные станут являться именно сюда. Наум поморщился – ему чертовски хотелось самому бегать сейчас по отсекам, делать, а не ждать сообщений от тех, кто как раз и занят делом. Судьба…

Прибежал Мюллер, доложил, что кубрики заперты, офицерские каюты изолированы, межпалубные проходы к орудийным башням отрезаны и находятся под контролем.