— Я не боюсь уколов.

— Это не страшно, — сказала она, изо всех сил стараясь его подбодрить.

— Я знаю, потому что я не…

— Это безопасно, ты можешь не бояться уколов.

— Не о страхе речь…

— Я понимаю, шприцы страшные.

— Они не…

— Бояться позволяется.

— Я не боюсь, — сказал он ей немного тверже, чем требовалось, а затем отвернулся, покашливая и потирая шею.

Оливия сжала губы, а затем сказала:

— А вот я когда-то боялась.

Он посмотрел на нее с любопытством, и она продолжила.

— В детстве. Моя… — Ей пришлось кашлянуть. — Маме приходилось крепко держать меня в объятиях всякий раз, когда мне делали укол, чтобы я не вырывалась. И она подкупала меня мороженым, но проблема была в том, что я хотела его немедленно после укола. — Она засмеялась. — Поэтому она покупала мороженое в вафле заранее, и к тому моменту, как я была готова его есть, оно таяло у нее в сумке и превращалось в кашу, и…

Вот блин. Она снова была готова расплакаться. Перед Адамом, опять.

— Кажется, она была прекрасной женщиной.

— Так и есть.

— И для полной ясности, я не боюсь шприцев, — повторил он. На этот раз теплым и добрым тоном. — Они просто кажутся мне… отвратительными.

Оливия шмыгнула носом и посмотрела на него снизу вверх. Искушение обнять его было почти непреодолимым. Но она уже делала это сегодня, так что ограничилась тем, что похлопала его по руке.

— Оу.

Он испепелил ее взглядом.

— Не надо мне «оу».

Это было так трогательно. Он очень трогательный.

— Нет, правда, они отвратительные. Протыкают тебя этой штукой, и ты истекаешь кровью. Ощущение… буэ.

Она выбралась из машины и дождалась, пока выйдет он.

Когда Адам присоединился к ней, она ободряюще улыбнулась.

— Я понимаю.

— Правда? — спросил он недоверчиво.

— Ага. Они ужасные.

Он все еще смотрел с некоторым сомнением.

— Да.

— И страшные. — Оливия подхватила его под локоть и потащила к тенту «Вируселлы». — И все же тебе нужно это преодолеть. Мы идем делать прививку от гриппа.

— Я…

— Это не обсуждается. Я буду держать тебя за руку в процессе.

— Не нужно мне, чтобы ты держала меня за руку. Потому что я не собираюсь этого делать.

Вот только ему придется. Он мог бы упереться обеими ногами, стоять на своем и превратиться в соляной столп, и Оливии не удалось бы его никуда потащить. И все же.

Она позволила своей руке соскользнуть на его запястье и посмотрела на него снизу вверх.

— Еще как собираешься.

— Прошу. — Его взгляд был полон боли. — Не заставляй меня.

Он был ужасно трогательный.

— Это для твоего же блага. И ради блага тех пожилых людей, которые могут подойти к тебе слишком близко. Еще более пожилых, чем ты, вот.

Адам вздохнул, признавая поражение.

— Оливия.

— Ну же. Может, нам повезет, и нас увидит завкафедрой. А после я куплю тебе мороженого в вафле.

— За него придется платить мне? — Теперь в его голосе звучала покорность.

— Скорее всего. На самом деле, нет: наверное, ты все равно не любишь мороженое, потому что ты против всего хорошего в этой жизни. — Она задумчиво покусывала нижнюю губу. — Может быть, в кафе найдется сырая брокколи?

— Я не заслуживаю словесных оскорблений в довесок к прививке от гриппа.

Оливия просияла.

— Ты такой смельчак. Даже несмотря на большую злую иглу, которая только и ждет, чтобы тебя уколоть.

— Очень смешно.

И все же он не сопротивлялся и покорно шел за ней.

Было утро в начале сентября, солнце уже светило слишком ярко и жгло через хлопок рубашки. Листья амбровых деревьев все еще сохраняли глубокий зеленый цвет и, казалось, не собирались жухнуть. В этом году все было по-другому, не так, как в последние несколько лет: лето, полное и зрелое, казалось, не хотело заканчиваться с началом семестра. Видимо, студенты либо дремали на утренних лекциях, либо все еще спали в своих постелях, потому что на этот раз не чувствовалось той напряженной хаотической атмосферы, которая всегда царила в кампусе Стэнфорда. А Оливия… у Оливии была лаборатория на следующий год. Все, ради чего она работала с пятнадцати лет, наконец должно было исполниться.

Жизнь не могла быть лучше.

Она улыбнулась, вдыхая запах цветов и напевая под нос, пока они с Адамом тихо шли бок о бок. Когда они пересекали двор, ее пальцы соскользнули с его запястья и сомкнулись вокруг его ладони.

Глава 10

Гипотеза: если я влюблюсь, все точно плохо кончится.

Нокаутная мышь слишком долго висела на проводе. Это было невозможно, учитывая генетические модификации. Оливия нахмурилась и сжала губы. У мыши не было важной ДНК. Все белки, отвечающие за моторные функции, были стерты. Она никак не могла продержаться так долго. Весь смысл был в том, чтобы выбить эти дурацкие гены…

Экран телефона вспыхнул, и она бросила на него взгляд. Она смогла прочитать имя отправителя, «Адам», но не само сообщение. Была среда, восемь сорок два утра, и это сразу заставило ее забеспокоиться. Вдруг он хотел отменить их фейковое свидание? Может, он решил, что раз уж вчера после «Вируселлы» позволил Оливии купить себе мороженое в вафле (вполне возможно, что она в конце концов съела его сама, но история об этом умалчивает), то им не нужно видеться сегодня. Может, не стоило заставлять его сидеть с ней на скамейке и подсчитывать, какие они уже пробежали марафоны, и, возможно, его взбесило, что она стащила его телефон, установила на него свое любимое приложение для бега, а потом добавила себя в друзья. Казалось, он получал от всего этого удовольствие, но, возможно, это было не так.

Оливия взглянула на свои руки в перчатках, затем — на мышь, которая все еще цеплялась за провод.

— Чувак, кончай так стараться. — Она опустилась на колени, пока ее глаза не оказались на одном уровне с клеткой. Мышка дрыгала своими маленькими ножками, ее хвост мотался туда-сюда. — У тебя не должно получаться. А я должна написать об этом диссертацию. А потом ты получишь кусочек сыра, а я — настоящую работу, где платят деньги, и возможность сказать: «Я не настоящий доктор», когда у кого-нибудь случится приступ рядом со мной в самолете.