нет этого времени, и эльфам сложно прочувствовать нашу жизнь в полной мере. С их точки зрения мы слишком суетливы, слишком мелочны, слишком поддаемся страстям, поэтому они относятся к прочим существам свысока. Как бы объяснить... Ты сама знаешь, что те, у кого кошель набит гольденами, не понимают жизни бедняков. У эльфов вместо гольденов — годы.

— Да, они совсем другие. Бейлир старается нас понять, но даже у него не всегда получается.

— Он старается, это правда. Послушай, Секирд, — на всякий случай решила предупредить я. — Если ты собираешься идти по тому же пути, что и я, то... не стоит. Поверь, у меня в прошлом есть сцены будто из ночных кошмаров. Я уверена, вы с Лавронсо придумаете тебе другое занятие.

— Если ему это нужно, — пробормотала Секирд.

— Нужно. Поверь мне, нужно.

В который раз подумалось, что и мне не стоит оставаться порученцем, тем более, теневым. То, что я все еще жива, без серьезных ран, которые будут напоминать о себе до конца короткой человеческой жизни, с целыми конечностями, и ни разу не попалась бандитам — в этом есть огромная доля везения. Но вечно везти не может.

Некстати вспомнилось, как я привезла умирающего Нимнадила к лекарю, которого мне рекомендовали как лучшего из лучших. Я объехала уже всех, кого нашла, даже двоих эльфов, поселившихся в Вавлионде, и они ничего не могли сделать. Но надежда умирает последней, поэтому я решила рискнуть еще раз. Доехать до эльфийских Лесов мы бы не успели.

Этот известный лекарь в куртуазных выражениях, придав голосу чарующей хрипотцы, предложил мне расплатиться за лечение телом. Слова, разумеется, были другие, но смысл один. Я заломила ему руку, прижала кинжал к глазу и спросила, есть ли у Нимнадила шансы. От ужаса лекарь выложил правду: нет, проклятие смертельно, и повернуть его вспять нет никакой возможности. Уже начался распад внутренностей.

А если бы сказал, что шансы есть? Что бы я сделала, и как бы жила с этим дальше? Не на все вопросы есть правильные ответы. Что бы ты ни выбрала, будешь мучиться, пока живешь.

Со стороны реки послышались звуки отряхивающегося зверька. Хитра перекинулась в человека и вытерла остатки влаги льняным полотенцем. Вот ведь тоже... большой вопрос. Разбивать ли иллюзии о безопасном мире совсем еще юной девушки, почти ребенка? Или оставить в неведении, тем самым подвергая опасности? Угроза жизни, из-за которой мы прячемся, похоже, стекла с нее, как вода. Хорошо, что она не пугается всякой тени. Плохо, что она перестала быть осторожной, а переодевания для нее будто игра.

И меня одну, и меня с партнером часто нанимали для сопровождения юниц. Мне не раз приходилось объяснять подопечным, какие опасности могут их поджидать, и почему следует вести себя осмотрительно и слушать мои указания. На многих, особенно тех, кого с детства держали в домашней "оранжерее", мои откровения действовали пугающе, одна даже ночью с криком проснулась, когда я объяснила ей, почему мы не пойдем гулять по ночному городу вдвоем. Нытьем и капризами девица довела меня до крайне откровенной прямолинейности.

Наутро я рассказывала, что этот мир, на самом деле, вполне неплох, только местами неидеален, и лучше в эти места по доброй воле не лезть, а буде случится какая беда, обратиться к тем, кто может помочь. Потому что пока мы живы, все можно превозмочь (или почти все, но детали пока не к месту).

Однажды мое задание растянулось на три дня вместо трех часов. С бандитами, похитившими девушку, мы с Бейлиром расправились быстро, но вместо родительского дома я повезла ее к лекарке, подняв ту с постели в час ночи. Днями и ночами я сидела рядом, уговаривая, что если дать беде поглотить твою жизнь, это значит, что мерзавцы победили. Они мертвы, я их всех убила, но они победили.

Пожалуй, нужно провести с Хитрой беседу.

Глава 17

На четвертый вечер я объявила, что завтра около полудня мы подъедем к селению недалеко от Боулесина, где мы с Лавронсо и артефактором пересядем на дилижанс. Остальной компании показываться в городе незачем. Хитра блеснула глазами и спросила, собираюсь ли я зайти в лавки. Я подтвердила, что непременно. Уже несколько раз я стирала платье вечером, чтоб с утра надеть его, все еще сырое, и мне обязательно нужно завести гардероб "сушеной рыбы". Я подозревала, что Хитра тоже хочет переодеться в что-то более пристойное, чем старые селянские штаны и рубаху, вид которой близок к лохмотьям.

Лавронсо достало пару бутылок вина. Мы все чувствовали, что имеем право отпраздновать близкий конец по крайней мере той части пути, которая свела нас с опасным артефактором. Сам мэтр попытался отказаться, но дварфо убедительно произнесло: "Это для снятия страхов. Ты, вона, до сих пор трясешься". Мэтр вздохнул и протянул кружку. Судя по тому, чтоб ему понадобилось совсем немного вина, чтоб взгляд стал блуждающим, а слова — тягучими, возлияния были для него редкими событиями.

Мы вспоминали приключения и веселились, перебирая особенно яркие моменты. Разговор свернул на способности смесков. Лавронсо упомянуло, что еще недавно, чуть больше сотни лет назад люди считали не только орков, но и любого, в ком частица оркской крови, недостойными существами. Мы осторожно обошли тему о том, что дварфы и эльфы до сих пор видят себя венцами творения и оспаривают друг у друга первенство. Хорошо, что у Синих Гор и эльфийских Лесов нет общей границы.

Разгоряченный вином артефактор желал продолжить разговор о том, что все существа — братья. Размахивая чашкой, Лигатрик утверждал, что главное — разум.

— Никакого, я утверждаю, никакого различия в разуме между существами многообразных фенотипов не наблюдается. — В его голосе прорезались явственно лекторские нотки. Очевидно, прошлое талантливого артефактора отмечено опытом преподавания. — Оттенки кожи, лицевые признаки и тем более строение скелета и мышц никоим образом не означает более низкий или более высокий интеллект. Допустим, мой нос по форме был бы сравним с орчанским, — он обозначил улыбку, дав воображаемым студентам возможность присоединиться к шутке преподавателя, — неужели сие обстоятельство не дало бы мне возможности получить диплом доктора артефакторики? — Он сделал паузу и благосклонно посмотрел на хихикнувшую Хитру. — Все имеют возможность пользоваться разумом, — с назиданием продолжил Лигатрик, — все, кто передвигается на двух ногах, говорит на понятном языке, чьим поведением правит мозг, не звериное чутье.

Он так разошелся, что я не заметил, как