Игорь ощутил себя полным ничтожеством, и ему стало стыдно за свой эгоизм. Он заподозрил Веронику в корысти, а сам и мысли не допустил, что ей и так приходится весьма несладко, и уже давно. Игорь испытал жгучую потребность оправдаться перед Вероникой чем-то хорошим, настоящим.

– Меня сегодня Свистунова к себе вызвала, – зашептал он. – Рассказала про тебя и Плоткина. И поставила ультиматум: или я с тобой завязываю, или она пишет на меня докладную в универ, чтобы отчислили.

– Вот и тебе отскочило, – хмыкнула Вероника. – А Свистухе мы зачем?

– Она боится, что родители Плоткина вздуют её за то, что распустила вожатых в лагере, то есть нас с тобой. А у неё планы всякие на карьеру.

– Сволочь.

– Сволочь, – согласился Игорь.

Впереди снова зашевелился Максим.

– Ну, просил же заткнуться! – страдальчески прошипел он.

– Сам заткнись, – ответил Игорь.

– Мне плевать на Плоткина, – Вероника будто не заметила мучений Максима. – Мне плевать на Свистуху. На всех плевать. Ненавижу жить так, как они мне приказывают. Я не собачка, чтобы сидеть и лежать по команде!

Игорь понял: их любовь в безопасности. Никто не заставит Веронику бросить его. Они будут вместе столько, сколько сами захотят.

– Давай свалим отсюда, – предложила Вероника. – Не будем ждать ночи. Пускай они все сдохнут от злости и зависти.

Игорь смотрел в телевизор и улыбался. Там, на Олимпиаде в Москве, люди боролись за то, чтобы стать лучшими в мире, боролись, напрягая все силы в яростной борьбе с земным притяжением или в бешеном спурте на вираже, и всё-таки побеждали. А ему даже бороться не надо, вот ведь удача, и для победы достаточно просто убежать с Вероникой в лес.

Пищеблоковский пёс Бамбук знал: маленькие люди иногда собираются в укромных местах пионерлагеря и жрут разные вкусности; надо ненавязчиво быть рядом, и тогда угощение гарантировано. Бамбук, улыбаясь, лежал в траве, дружелюбно хлопал хвостом по жёлтым цветам золотарника и наблюдал. Валерка, Гельбич, Гурька, Титяпкин и Горохов сидели на коленях возле дальнего угла своего корпуса и тёрли о кирпичи куски сосновой коры.

– По закону, кто победит, тот берёт конфеты, – сказал Горохов.

В Родительский день все получат подарки, и делёж начался заранее.

– А сколько можно брать? – спросил Гурька.

– Сколько хочешь, но не больше двух.

К перераспределению благ Валерку допустили только из милости. Он сразу предупредил, что родители к нему не приедут, значит, конфет у него не будет; однако Лагунов – слепошарый, и вероятность его победы равна нулю, поэтому пацы разрешили Валерке участвовать в затее просто для компании, чтобы корабликов получилось больше и морской бой был интереснее.

Кораблики делали из сосновой коры. Ещё при заселении Рин Хална обшарила вещи мальчишек и отняла ножи, и теперь приходилось изготовлять кораблики трудоёмким методом трения. Удобнее было тереть куски коры об асфальт Пионерской аллеи, но там остались бы коричневые следы, а вожатки запретили пачкать асфальт, так как в Родительский день на аллее проведут конкурс рисунков мелом. Пацы вынуждены были использовать кирпичную кладку фундамента. Однако препятствия никого не останавливали.

– Хорошо тебе в очках, – сказал Валерке Гельбич. – На футбол не гонят.

– Мне бы тоже, блин, очки, – согласился Гурька. – Меня тоже футбол задрал. Ты как зрение потерял, Валерыч?

– Осложнение после ангины, – с гордостью сообщил Валерка.

– Блин, везёт же дуракам, – расстроился Гурька. – Пацы, какую таблетку надо выпить, чтобы ангиной заболеть? Я у доктора скоммуниздю.

– Надо простыть очень сильно, почти до смерти, тогда и заболеешь, – объяснил Валерка. – А таблеток для ангины врачи пока ещё не изобрели.

– Ничё эти доктора не умеют! – буркнул Титяпкин.

Он тоже был не прочь носить очки и косить от футбола.

Гельбич, задумавшись, с такой силой надавил на кусок коры, что тот сломался пополам. Гельбич тупо посмотрел на корявый обломок в руке и с неожиданной злостью запулил его в дальние кусты. Бамбук, который сам себя ввёл в заблуждение, тотчас с места метнулся за обломком.

– Короче, пацы, революцию надо делать, и всё! – с отчаяньем произнёс Гельбич. – Надо Хлопова свергать. Иначе нам капец.

– А как свергать? – удивился Горохов. – Такого закона нету!

– Я всё прикинул, – сказал Гельбич. – Слушайте, – он понизил голос, и пацаны подползли поближе. – У Цыбастыша есть джопсы. Лежат в чемодане. Мы возьмём их и переложим в чемодан Хлопова. Все подумают, будто это Лёвчик штаны своровал. А за воровство его из лагеря выгонят. Так что в Родительский день Хлопова отдадут родакам, чтобы домой увезли.

Пацаны молчали, размышляя. Гельбич тревожно вглядывался в хмурые лица заговорщиков. А Валерке план революции не понравился.

– Это плохо, Венька, – неохотно сказал он.

Хотя почему плохо? А пить кровь у товарищей – хорошо?

– Ты вообще молчи, Лагунов! – набросился на Валерку Гельбич. – Ты не при делах! Ты не страдал, как мы страдали!

– Наколка – друг чекиста, – поддакнул Титяпкин.

– А кто джинсы переложивать будет? – спросил Гурька.

– Ты.

– А чё я-то сразу?

– Ты самый ловкий пацан. Хлопов же сказал, что ты голкипер.

Похвала удовлетворила и успокоила Гурьку.

На Пионерской аллее по трансляции заиграла музыка, означающая, что пора готовиться к обеду и сон-часу. Как раз в это время вожатые отпирали кладовку, где хранились чемоданы, и любой желающий мог зайти туда и порыться в своих вещах. Идеальные условия для начала революции.

– Делаем так, пацаны, – засуетился Гельбич. – Губерака идёт в кладовку. Титяпа и Горох стоят на шубе. А я задержу Цыбастыша в палате.

– Я с тобой, – сказал Гельбичу Валерка.

Он не хотел отделяться от коллектива, пусть и хреновенького.

Все в отряде знали, что Лёшка Цыбастов сегодня до обеда сидит в своей палате и никуда не отлучается: он подвергнут наказанию, потому что на завтраке бросил Женьке Цветковой жука в стакан с компотом. Гельбич и Валерка столкнулись с Цыбастышем в дверях палаты.

– Ты куда? Тебе нельзя! – гневно закричал Гельбич, грудью загораживая Цыбастышу путь к свободе.

– Музыка играет! – заорал Цыбастыш. – Я отмотал срок! Пусти!

Цыбастыш обеими руками оттолкнул Гельбича.

– Нельзя ещё! – упорствовал Гельбич. Он не отступал, но не знал, чем ещё, кроме драки, удержать Цыбастыша в палате.

– Отвали! Мне носки нужны!

Носки наверняка хранились у Цыбастыша в чемодане.