Вдоль всего побережья из земли прорастала проволока на манер вьющихся растений. Казалось, если не выдернуть ее, не проредить, через год сам собой поднимется забор из железных прутьев. Все-таки какая-то своя, странная красота была в постиндустриальном пейзаже, но вместе с тем Лешку не покидало ощущение, что что-то такое кончилось. Может быть, по большому счету – страна, досрочно выполнявшая планы капитального строительства. И теперь на тридцати гектарах русской земли по винтику растаскивали руины цехов, некогда бывшие достоянием всего народа, а теперь – собственностью ОАО «Вперед». Двадцать восемь собак охраняли цветной металл, знать не зная о том, зачем он нужен. А несколько человек в свою очередь охраняли собак. А над ними стояло начальство, которому принадлежал металл. Хотя на самом деле металл этот начальству был абсолютно не нужен. Потому что последний цех выпускал пластиковые лодки вместо океанских лайнеров. И на месте директора завода Лешка собрал бы весь коллектив в главном корпусе и сказал: «Дорогие рабочие. Я банкрот, мне нечем платить вам зарплату. Поэтому несите с территории металлолом кто сколько может, кормите свои семьи. Заодно и порядок сам собой наведется, потому что среди такого хлама ничего хорошего построить нельзя». Вот бы как он сказал. И запросто раздал бы металл всем желающим…

Возвратив Арбата на место, Лешка вернулся в бытовку. Дяди Саши и Кизила уже не было, Диана Рафаэлевна тоже ушла. Один Золотарь по привычке смотрел по телеку какое-то шоу.

– Колян, – Лешка вспомнил разговор с Дианой Рафаэлевной. – Ты вроде нормальный мужик. Зачем же ты все время этот телевизор смотришь?

– А чего еще смотреть? – Золотарь искренне удивился.

– Я думаю, люди пялятся в телевизор, чтобы собственных мыслей не слышать. А вдруг в башку ненароком придет, что их дурят почем зря? Ты ведь этого боишься, Колян?

– Мне вообще тут неплохо живется, – лениво заметил Колян. – Захочу – выходной сделаю себе в любой день, с бабой какой закручу. А жрать нечего будет, так я костей в кастрюле отварю, капусты туда накидаю, морковки… Ненамного и собак объем. Остатки, кстати, им же и вылью.

– И все? И больше тебе ничего не нужно?

– Знаешь, а ведь я тоже не барыга какой, когда-то давно даже в университете учился.

– Ну и дальше что?

– Дальше мне по голове дали на спиртоскладе. Я тогда тоже подрабатывал в свободное время, вот как ты. И вдруг для меня все как-то прояснилось вокруг. Что человеку по большому счету нужны просто тарелка супа, койка в теплом месте, бычок – перекурить ситуацию, баба хоть иногда, ну и авторитет с понятиями, чтобы помягче. Начальник то есть.

– Это кто помягче? Дядя Саша? Что ж ты с ним ругаешься то и дело?

– Скажешь тоже – дядя Саша. У него лимит естественный вышел, вот он и корчит из себя божьего одуванчика. А ты знаешь, что там на самом деле в бывшем изоляторе?

– Ну?

– Щенячье кладбище, вот что. Раньше в питомнике собаки с документами были, плановые вязки, то, се. А если сама собой сука родит, без плана, и на щенков никакого заказа не будет, так вот дядя Саша твой щеночков в изоляторе закрывал, и они в три дня там помирали от голода. Я тебе больше скажу: он трупики прямо там и оставлял. Под полом. Ящиками еще заставит… Боялся на территории хоронить. Вдруг какая собака нароет.

– Колян? Ты что говоришь? Ты в своем уме?

– Я-то в своем. Поэтому сижу и не рыпаюсь, покуда меня койко-места не лишили. А ты, гляди, допрыгаешься!

Лешке сделалось почти физически дурно. Выйдя в коридор и кое-как справившись с этой дурнотой, он вернулся к Коляну и решительно, с той же не терпящей возражений интонацией, с какой отдавал собакам команду «Ко мне!», произнес:

– Колян! Иди проветрись. Я за тебя отдежурю.

Колян в крайнем удивлении уставился на Лешку.

– Я совершенно серьезно говорю. Проведай свою подружку. Веру эту из киоска проведай. Ты имеешь право на выходной.

– Че, правда? Отпускаешь меня? – Колян, еще не веря своей удаче, расплылся в улыбке, обнажив единственный зуб.

– Иди, Колян. И больше не говори мне ничего. Иди! – он почти крикнул.

Колян, сорвав с крючка кепочку, выскользнул в двери как легкий, почти неуловимый сквозняк.

7

Лешка знал, что никто из заводских уже не заглянет в питомник. Под вечер все спешили домой. К тому же пошел дождь, и окрестности развезло совершенно, так что добраться до ворот можно было только в броднях. Однако световой день еще тлел. Лешка быстро рассадил собак по вольерам, в который раз заново удивляясь, с каким послушанием собаки подчиняются ему, уверенные, что ничего плохого ни с ними, ни с хозяевами не случится, если только они не дадут слабину, если только станут соблюдать устав караульной службы и не пропустят на родную территорию посторонних. И в каждой собаке жила большая вера в справедливый миропорядок, и все они любили свое государство-остров посреди моря людей, потому что не представляли, что возможно какое-либо иное устройство мира.

Взяв на поводок полукровку Макса, Лешка отвел его к металлоскладу – как называлось это место в постовом журнале. На самом деле металлосклад был обычной свалкой, по центру которой возвышалась катушка с медным кабелем – ее-то, собственно, и охранял Макс. Пес был идеальным сторожем. Он отправлялся на пост с радостью – оттого что может послужить людям, честно дежурил до утра возле будки и с такой же радостью возвращался на рассвете в питомник. Когда Лешка сажал его на цепь возле катушки, Макс так и норовил, подпрыгнув, лизнуть его в ухо.

К самому металлоскладу подбегала заросшая колея узкоколейки. Рельсы обрывались, будто отрезанные ножом, а неподалеку на заборе, прямо под колючей проволокой, висела металлическая табличка: «Остановка локомотива». И все это вместе тоже производило впечатление глобального конца. Правда, Макс этого не знал. Когда он родился, локомотив индустриализации давно отдыхал в депо, и Макс думал, что мир именно и состоит из таких вот свалок металлолома, которые надо защищать от существ из инобытия, то есть от тех людей, которые иногда просачивались сквозь забор.

А между питомником и металлоскладом, в зоне видимости и нюха сторожевой собаки, как раз находился бывший изолятор – одноэтажный домик, похожий на хатку-мазанку, с несколькими слепыми окошками, густо застланными паутиной. На дверях металлосклада висел амбарный замок – основательный, но ржавый насквозь. И даже если душегуб дядя Саша носил на шее ключ от этого изолятора, вряд ли старый замок ему бы поддался.

Лешка потрепал Макса по холке, напоследок велел: «Служи!» – собаки не знали этой команды, но он все равно всякий раз напутствовал их так на дежурство – и, отыскав в груде металлолома подходящий ломик, направился к изолятору. При этом его не отпускало странное чувство, как будто он идет кого-то спасать, хотя в любом случае все давно кончилось, и Лешка это понимал безусловно.

Ему еще никогда не доводилось сбивать замки, но он видел, как это делается в кино. Просунув ломик в ушко замка, Лешка дернул со всей силы, но ничего не случилось. Тогда он попробовал второй раз и третий – в кино у героев это всегда получалось очень ловко. Наконец в отчаянии он ударил по замку со всего маху – отскочила заклепка, крепившая железную дужку на двери, замок повис на креплении, и Лешка дернул дверь изолятора. Она поддалась с трудом, но все-таки ее удалось открыть. Изнутри пахнуло сыростью. «Склепом», – невольно подумалось Лешке. Он осторожно ступил внутрь, радуясь, что догадался прихватить с собой фонарик, иначе все усилия были бы напрасны: слепые, задернутые паутиной окошки почти не давали света. Возле правой стены угадывалась сетка вольеров, и, когда он направил туда фонарик, луч высветил множество стеклянных банок, в беспорядке скинутых в вольер, а также дальше, по всему полу и вдоль стен… Очевидно, когда-то собак в питомнике кормили консервами, в не лучшие времена. Банки успели зарасти слоем черной землянистой пыли, и пауки уже проделали над ними знакомую работу. Лешка опять невольно, вскользь, подумал, что паутина и пыль, наверное, – составляющие самого времени.