Ночью подморозило: трава на берегу была одета инеем, да и голые пальцы у Лешки окоченели, когда он отстегивал от цепи железные карабины ошейников. Первым на посту стоял Чук. Лешка знал, что может свободно его отпустить и пес не покинет пост, ожидая освобождения товарищей. Потом по команде «домой» все три овчарки – Чук, Вьюга и Зубр – дружно двинулись к питомнику. Почти бесшумно шли они вперед в высокой сухой траве, уткнув морды в землю. Длинные их распрямившиеся хвосты почти волочились по земле. В некоторый момент Лешка подумал, что, наверное, так же неслышно бежит в ночи волчья стая. И вдруг ощутил себя заодно с ними, таким же, как они, несмотря на то что передвигался на двух ногах…

Когда где-то через час, возвратив на место всех караульных собак, Лешка появился в бытовке, Колян уже смотрел телевизор и, попивая чаек, гладил на коленях замызганного кота, который жмурился от наслаждения и нежданной ласки.

– Я туалет вымыл и стульчак отдраил, – просто сказал Колян. – Так что вы хотя бы два дня срите где-нибудь в другом месте, чтобы там было чисто!

Лешка опять, в который раз, удивился, когда это он успел, а Колян между тем добавил:

– Еще я дверь изолятора починил. Так что ты молчи о вчерашнем, если не спросят.

– Когда успел? – все-таки выдал свое удивление Лешка.

– Дак там делов-то – скобу закрепить. Держится на соплях, зато шито-крыто и мы тут ни при чем.

Лешка только покачал головой, испытав некоторую благодарность к Коляну.

Рабочую куртку и штаны пришлось упаковать в мешок и забрать домой, чтобы прокрутить в стиральной машине. Обычные джинсы и старая курточка, в которых он приехал на смену, теперь показались шикарной одежкой, и Лешка даже приосанился, шагая от завода к остановке. Правда, после бессонной ночи его покачивало, зато впереди было целых два выходных.

К девяти утра первая волна пассажиров автобусов и маршруток схлынула: производственные смены уже начались. Лешке самому приходилось выезжать на завод в половине восьмого утра с другого конца города, и он успел заметить, что рабочий люд в массе своей имел землистые, изрезанные ранними морщинами лица и крупные руки, которые по грубости своей выглядели неприлично голыми. Рабочие носили кожаные куртки с рынка и тупорылую потертую обувь. На смену ехали они с безразлично-сосредоточенным выражением, за которым абсолютно ничего особенного не скрывалось – это Лешка знал уже по себе, – разве что иногда переживание «как бы не опоздать», если маршрутки долго не было.

Теперь он попал не в свой поток. В девять на работу ехал народ почище, поприличнее, и уже на остановке Лешка невольно ощутил собственную ущербность, потому что стоял, как мешочник, с сумкой, набитой грязным тряпьем. Он даже прикинул, что в следующий раз обязательно достучится в пожарку, в этот самый душ, потому что под толстым свитером, который он не снимал уже вторые сутки, спина чесалась и прели подмышки.

Маршрутки не было минут пятнадцать, потом начался дождь, и под навесом у остановочного ларька сгрудились люди, похожие на серых зайцев, спасающихся от половодья на кочке. Лешка не пошел под навес, оставшись под дождем: он чувствовал себя как бы членом другой стаи. Наконец его маршрутка выскочила из-за поворота – чумазая, улепленная грязью, как будто всю ночь носилась по полям, развороченным колесами трактора. В ней было довольно тесно. Лешка все же прилепился на заднем сиденье, поставив сумку в ногах. Тетка в светлом пальто, сидевшая напротив, потянула носом и с подозрением на него посмотрела. На следующей остановке, когда впереди освободилось место, она пересела, хотя теперь ей приходилось ехать спиной вперед. Лешка примерил на себя то безразличное выражение, с которым рабочие ни свет ни заря отправлялись на смену, означающее, впрочем, глубокое безразличие уже к самой жизни. Он старался не смотреть на пассажиров, чтобы не ловить их любопытные взгляды, чтобы не думать о том, что, возможно, они принимают его за бича, который с утречка что-то уже накопал в помойке… И неожиданно Лешка обнаружил, что каким-то параллельным умом продолжает думать о собаках как о друзьях, которых оставил на попечение Коляна; о том, что похлебка вчера вышла особенно жидкой, потому что месяц кончается и крупу приходится экономить; что хорошо бы установить на теплотрассе новую будку: старую перекосило настолько, что ни одна собака уже не понимает, что это именно будка. Да и он сам вряд ли бы понял, если б не объяснил Колян.

Утро за окном маршрутки разгорелось уже совершенно, а Лешку вдруг потянуло в сон. Он насилу взбодрился, нащупал в кармане мелочь, второпях отсчитал и отдал водителю, когда маршрутка остановилась на кольце возле рынка. Ветхая старушка, пристроившаяся возле самого выхода, сказала нарочито звонким девчоночьим голосом: «Молодой, а смердит, как шелудивый пес». Лешка с силой захлопнул дверцу и зашагал, не оборачиваясь, домой. Ему хотелось скорее в душ, а потом сразу завалиться спать.

Очнулся он ближе к вечеру и несколько мгновений еще приходил в себя, соображая, где находится. Сквозь шторы в окно проникал серенький жидкий свет. Осень сгущалась, и уже тянуло холодом из-под балконной двери. Закутавшись в плед, Лешка первым делом подумал, а как же там собаки. Будто бы без него они уже не могли обойтись. Равно как и он без них.

Потом сообразил, что сегодня же пятнадцатое октября. А пятнадцатого они с приятелями договаривались собраться в «Лимоне». Вскочив с дивана, Лешка мгновенно натянул свитер, нашел на кухне холодный утренний чай и остатки пирога с капустой. Глотнув противного чаю, он быстро затолкал кусок в рот и, едва впрыгнув в ботинки и натянув куртку, нырнул в лифт. Нужно было слинять до прихода мамы, потому что она наверняка начала бы ворчать, что он не занимается, что сутками не бывает дома – вот теперь уж точно сутками.

Окончательно пришел в себя он только в троллейбусе, тогда же понял, что в «Лимон» отправился слишком рано – в запасе оставалось часа полтора. Однако отступать было некуда. Троллейбус остановился напротив заведения, на крыльце которого курила стайка «педиков», то есть студентов пединститута, находящегося по соседству. Они вечно просиживали в «Лимоне» штаны, а девчонки с иняза вдобавок пытались разговаривать между собой по-английски, чтобы выпендриться. Но теперь это было не важно. Сегодня Лешке вдруг по-настоящему захотелось пива. С такой силой ему не хотелось пива никогда. И только теперь он понял, почему трудящийся люд по выходным тянет именно в пивные – расслабиться и перестать думать об оставленной работе. Он никак не мог войти в обычный ритм города и прикидывал, глядя на девчонок, что на таких каблуках им ни за что не одолеть и трех метров по территории завода, нашпигованной цветметом, и что косметику с их личиков Макс слизал бы в первые полчаса.

В «Лимоне», пристроившись в углу, – не специально, там просто было свободное место – Лешка сразу отметил, что публика сидит неправильно. В питомнике собак старались рассаживать во дворе, строго соблюдая порядок: кобель – сука, кобель – сука, чтобы они между собой не дрались и чтобы никто не рвал цепь, норовя укусить соседа. Ведь кобели, особенно молодые, всегда бились между собой за первенство. Исключение составляли разве что Чук и Зубр, ходившие на дежурство вместе с Вьюгой. Их можно было спокойно отпускать без поводка, потому что Чук и Зубр были вообще трусоватые по натуре собаки. В стае такие никогда не становятся лидерами. С этой точки зрения в «Лимоне» народ сидел просто возмутительно, кому как взбрело в голову, а это в принципе было опасно…